Мария Романушко - Там, где всегда ветер

Я оказалась там самой молодой – единственной школьницей. Было много разного народу и шумного общения, я несколько тушевалась и наотрез отказалась читать стихи на заключительном вечере, но их прочёл Игорь Пуппо – поэт и редактор областной молодёжной газеты, невысокий весёлый грек, очень живой и энергичный. Он сказал мне на прощанье:

– Приезжай ко мне в редакцию, привози стихи, будем делать твою большую подборку.

А ещё он спросил меня:

– Ты читала «Золотую розу» Паустовского?

– Нет, не читала.

– Обязательно прочти.

Но дома у нас не было «Золотой розы». Её не было ни у кого из моих одноклассников. Её не было ни у кого из маминых друзей. Её не было ни в одной библиотеке нашего города.

– Ну, как, прочла «Золотую розу»? – спросил меня Игорь Петрович, когда я приехала к нему в редакцию.

– Нет пока. Я её не нашла.

– Обязательно найди! Найди и прочти. Тебе обязательно нужно её прочесть…

Эти диалоги про «Золотую розу» повторялись у нас при каждой встрече. Меня страшно интриговала эта книга. Но не было её нигде, не было! Кстати, её не было и у самого Игоря Петровича. Он её когда в юности прочёл, и она перевернула всю его жизнь. Он всё понял после этой книги. И он хотел, чтобы я тоже всё поняла…

Игорь Петрович действительно напечатал большую подборку моих стихов в областной молодёжной газете «Прапор юности». («Знамя юности»). Эта газета выходила в трёх крупных областях юга Украины.

Игорь Петрович потребовал для публикации мою фотографию, и я с большим скрипом её дала, хотя и долго упиралась. Для этого мне пришлось сходить в городскую фотографию, так как среди любительских снимков ничего подходящего не нашлось – не нести же фотку, где я цыганка, или где мы с Томой в образе папуасок! Для меня это была мука-мученическая: сходить к фотографу. Поэтому на той фотографии в газете у меня такой грустный вид.

Но Игорю Петровичу эта фотка неожиданно понравилась, он её увеличил и положил на свой стол под стекло. Каждый раз, бывая у него в редакции, и видя себя в увеличенном виде под стеклом, я морщилась и просила себя оттуда вытащить. А он, глядя на меня, смеялся…

Игорь Петрович написал небольшое предисловие. Подборка получилась действительно большая – практически на целый газетный лист. Это была моя самая крупная к тому времени публикация.

Химия. Самый ненавистный предмет. Наша химичка Вера Акимовна – самый строгий учитель в школе. Все перед ней трепещут, даже её собственный сын Витька. На плохие оценки родному сыну Вера Акимовна не скупится, и поэтому слывёт самой справедливой учительницей в школе.

Я её боюсь патологически. А химию ненавижу. С самого первого раза, как мы вошли в химический кабинет. Этот тошнотворный запах!… Я ещё не знала тогда, что я – аллергик, то есть не знала, что тошнота, головная боль и гадкий вкус во рту, все те ощущения, которые я испытывала в кабинете химии, называются аллергией. Но мне здесь было откровенно плохо. Я думала, что у меня это от страха перед Верой Акимовной.

А ещё эти стекляшки-колбочки, запах горелого, переливание из пустого в порожнее… Боже мой, какая скука! какая тоска! Если всё это давно уже перелито одно в другое, если всё уже открыто, зачем нудно повторять? Зачем толочь воду в ступе, то есть в колбе? Это как заново открывать буквы: а, бэ, вэ… Чего их открывать? Это как сочинять заново слова: школа, магазин, булка… Зачем их сочинять? Вот это и есть для меня химия. Самый бессмысленный урок на свете.

При этом я знала химию лучше, чем любой другой предмет. Ведь она была моим врагом, а врага нужно знать, чтобы он не мог застать тебя врасплох. Знала назубок и органическую химию и неорганическую. Корчась внутренне от отвращения, учила все эти формулы: но зачем? ЗАЧЕМ? Только от страха перед В.А. Лично мне всё это было совершенно не нужно!!! Мне было безумно скучно это разложение мира на формулы. Приведение ТАЙНЫ к простой химической формуле.

Мне совершенно не хотелось знать, что вода – это бессмысленное для меня, ничего не говорящее аш-два-о. Вода – это нечто прохладное и сверкающее, в чём отражаются солнце и звёзды, вода – это жизнь и наслаждение, а не какое-то бездушное аш-два-о! Химия убивала ТАЙНУ. Химия лишала жизнь ЗАГАДКИ. Химия убивала МУЗЫКУ и ПОЭЗИЮ. Химия лишала жизнь СМЫСЛА. Всё сводилось к простой химической реакции, к формуле из буковок и циферок: рождение, жизнь, смерть. Какой в этом смысл? Ну, залили тебя в колбочку, подмешали чего-то вонючего, ну, ты побурлила, покипела чуток – и выдохлась, успокоилась… И все дела. Жуткий предмет. Страшнее алгебры.

У Веры Акимовны есть фавориты – те, кто обожает химию. Им она улыбается. Естественно, я не в их числе. За это она мне ставит из четверти в четверть унизительную тройку. К доске никогда не вызывает. За лабораторные работы ставит только тройки, даже если они выполнены без сучка и задоринки.

– Так ты же всё списала! – неизменно говорит она, и доказывать ей что-либо – бесполезно.

– Ну, так вызовите меня, спросите!

– А какой в этом смысл? – говорит она.

И её голос, и её взгляд сочатся презрением.

– Ну ладно, вызову на следующем уроке, – бросает она мне в спину, когда я уже иду из класса.

И – опять не вызывает! Не вызывает… не вызывает… Я опять иду к ней, опять прошу: «Вызовите, пожалуйста», она опять обещает – и опять не вызывает. За два года – ни одного вызова.

Мама говорит:

– Давай я пойду, поговорю с ней, что же это такое?!

– Не надо! умоляю тебя, не надо!

– Но почему?!

– Только хуже будет… Я тогда вообще не знаю, как в кабинет войду… Она может перед всем классом высмеять… Умоляю тебя – не ходи! Я сама…

Так она меня и промучила до конца школы. Даже не знаю, за что она меня так ненавидела. За год – тройка. Но на выпускном экзамене, кроме В.А., сидела комиссия, так что я имела возможность ответить. Почему на экзамене поставили четвёрку, а не заслуженную (как мне казалось) пятёрку, не знаю. Скорее, всего, у В.А. рука не поднялась поставить мне пять. А её мнение было решающим.

Ну, и в аттестат, естественно, вылезла «округлённая» тройка.

Единственная тройка, – обидно. Но больше всего обидно потому, что ненавистную химию я знала на пять. А может быть, даже на пять с плюсом.

И вот, когда уже всё было позади, вечером, накануне выпускного, мама сказала:

– Позволь мне хоть теперь сходить к ней.

– Зачем?

– Я хочу спросить, почему она к тебе так относилась все годы. Теперь-то уж можно. Теперь она не высмеет тебя перед всем классом. Мне просто любопытно: почему? Ну, прошу тебя, позволь.

– Ладно, иди…

Идти было недалеко – Вера Акимовна жила через два дома.

Мамы не было до позднего вечера, я уже стала волноваться: всё же В.А. очень жёсткий человек, а у мамы больное сердце…