Патрик Модиано - Утраченный мир

- Понимаю.

- В нем было что-то от японца...

Она смотрела мне прямо в глаза, но видела ли она меня? В Рокруа в самом деле было что-то от японца, если понимать под этим известного рода невозмутимость, особую манеру курить, например, очень своеобразную, секрет которой мне всегда хотелось у него перенять. Этакое небрежное движение запястья, чтобы стряхнуть пепел...

- Говорить обо всем этом трудно... Но чтобы лучше понять де Рокруа, надо уяснить себе, что он прожил не одну жизнь, а сразу несколько.

- Мне кажется, в его жизни было много такого, о чем мы так никогда и не узнаем, - сказал я.

- Я как раз об этом подумала... Вы прочитали мои мысли... Наверно, потому, что выпили из моего стакана...

Я бросил вокруг беглый взгляд. Комната тоже не изменилась - те же светло-зеленые деревянные панели, тяжелые занавеси из бордового бархата, встроенные в панели деревянные стеллажи, на которых стояли одни только детективные романы: желтые обложки томиков "Маски", "Черная серия", английские, американские детективы... Рокруа часто давал мне читать эти книги, но в ту пору я и вообразить не мог, что когда-нибудь в его библиотеке окажутся и мои произведения... Хотя он называл эту комнату своим рабочим кабинетом, письменного стола здесь не было. Он принимал своих клиентов стоя или лежа на диване. Причем если он стоял, то всегда в одном и том же месте - в проеме стеклянной двери ротонды, той, что выходила на улицу Курсель и ка улицу Рембрандта и откуда видна была китайская пагода...

- Мы иногда говорили о вас... Он читал ваши книги... Он был бы рад повидать вас, но считал, что у вас своя жизнь, и не хотел в нее вторгаться... Вы позволите?..

Она налила в мой стакан апельсинового сока. При свете лампы лицо ее было совершенно гладким - ей можно было дать не больше тридцати. Луч солнца, проникавший в щель между занавесями, нарисовал светлое пятно на подоле ее халата.

- Ему хотелось передать вам кое-какие бумаги, которые могли бы вас заинтересовать...

Насколько я помнил, она не была его секретаршей в прямом смысле слова, но он посвящал ее во все свои дела и даже давал ей конфиденциальные поручения. Судя по всему, он безоговорочно ей доверял. Я часто слышал, как Рокруа своим ленивым голосом отвечал по телефону: "Поговорите с Жип... Обсудите это дело с Жип... Этим займется Жип..." "Жип" было ласковое прозвище, которое он ей дал.

- Пока я не забыла, пойдемте...

Гита встала и взяла меня за локоть. Она ступала босыми ногами по серому паласу, и я заметил, что ногти на ее руках и ногах покрыты лаком гранатового цвета, контрастирующим с белым махровым халатом, белокурыми волосами и светлыми глазами. Она толкнула дверь, и мы оказались в спальне такого же бледно-зеленого цвета, как гостиная, - постель в ней была не застелена.

- Извините за беспорядок, но я живу одна...

На стене над кроватью висела фотография Рокруа. Она была мне знакома когда-то он подарил мне такую же. Он был изображен на ней в три четверти: чеканный профиль, хорошо очерченный подбородок, правая рука сжимает спинку стула, - он больше походил на киноактера, чем на адвоката. Сам Рокруа, презентуя мне эту фотографию, заметил, что портреты такого рода вредят его карьере, но что жизнь была бы слишком скучна, если всегда вести себя благоразумно.

- Прекрасная фотография, - сказал я.

- Я люблю ее больше всех других его фотографий...

Она открыла еще одну дверь, уже в другом конце спальни, и зажгла свет. Мы оказались в небольшой комнате, все стены которой были уставлены папками. Груда папок громоздилась также на сером мраморном камине. Гита по очереди перебрала их все и наконец выбрала одну - светло-коричневого картона.

- Вот... Взгляните...

На картонной папке размашистым почерком Рокруа было написано: "По возможности передать Жану Деккеру".

- Я очень тронут, - сказал я.

Она застыла посреди комнаты.

- Весь его архив здесь... Я расставила папки на этих полках...

Мы снова прошли через спальню и вернулись в кабинет с ротондой. Я не выпускал папку из рук.

- Де Рокруа часто говорил мне, что вам это будет интересно, вы ведь пишете детективные романы... Вы здесь обнаружите уйму всяких подробностей...

- Уйму подробностей?..

- Ну да, о людях, которых вы знали... Но я не хочу предвосхищать, вам будет интереснее открыть самому... Для меня прошлое - это прошлое, я не люблю его ворошить...

Она села на край дивана, налила в стакан апельсинового сока и протянула мне.

- Де Рокруа хотел послать вам это досье, но не решился адресовать его на ваше лондонское издательство.

Мне хотелось сразу же открыть картонную папку, но в ее присутствии это было бы неучтиво.

- Он говорил мне, что из всех нас вы единственный по-настоящему выпутались из этой истории...

- Очень мило с его стороны.

- Вы долго пробудете в Париже?

- Несколько дней.

- Вы остановились в гостинице?

- Да.

- Завтра я на две недели уезжаю на баскское побережье к сестре. Могу оставить вам ключи от квартиры...

- Зачем же... Не трудитесь...

- Нет-нет... Я непременно оставлю вам ключи... Вы можете жить здесь до моего возвращения... По правде говоря, мне даже хотелось бы, чтобы кто-нибудь пожил здесь в мое отсутствие...

Я почувствовал, что не следует ей противоречить.

- Вы будете здесь как дома... Квартира вам хорошо известна... И потом, мне кажется, это было бы приятно де Рокруа...

Она молча устремила на меня взгляд. Светлые глаза наполнились слезами под конец одна слезинка скатилась к уголку рта. Я поднялся и пересел на диван рядом с ней. В профиль она казалась еще моложе. Быть может, в последние двадцать лет она жила как бы в замедленном темпе или словно в зимней спячке.

- Я стараюсь забыть прошлое... Но сегодня из-за вас...

Она вытерла глаза воротником халата - от этого движения приоткрылась ее грудь. Она повернулась ко мне - казалось, ей безразлично, что пола ее халата откинулась и она полуобнажена.

- Не надо больше думать о прошлом, - сказал я. - Простите меня, Жип...

Она приблизила свое лицо к моему.

- Значит, вы помните, что он называл меня "Жип"?

Когда я вышел на улицу, уже стемнело. Я еще раз взглянул на пагоду, охряно-красный силуэт которой выделялся на темной синеве неба. Чуть дальше, когда я переходил безлюдный бульвар Осман, меня обогнал велосипедист, который, не нажимая на педали, съезжал под уклон улицы Курсель.

Было все так же жарко и душно, и я с сожалением подумал о покинутой мной квартире. Впрочем, с завтрашнего утра, если я захочу... Я нащупал в кармане ключ.

Дойдя до площади Рон-Пуэн Елисейских полей, я задержался у фонтана. Вокруг него на железных скамейках сидели туристы. Как и они, я отныне чужак в этом городе. Ничто больше не связывает меня с ним. Жизнь моя не вписывается в его улицы, в фасады его домов. Воспоминания, вызванные каким-нибудь перекрестком или номером телефона, относятся к жизни другого человека. Да и сами эти места, разве они остались прежними? Вот хотя бы Рон-Пуэн, по которой однажды вечером я брел пешком вместе с Рокруа, разве она такая же, как была? Нынче ночью она совсем другая, и, стоя перед фонтаном, я ощутил вдруг в душе чудовищную пустоту.