Сомерсет Моэм - Флобер и Madame Bovary

Раздавались обвинения, по-моему, явно несправедливые, что дю Кан, мол, завидовал Флоберу. Однако в воспоминаниях он сам пишет: "Я никогда не возносился столь высоко, чтобы соревноваться с Флобером; мне и в голову не приходило подвергать сомнению его превосходство". Честнее не скажешь! В молодые годы, когда Флобер еще изучал право, они были очень дружны, оба жили в Латинском квартале, обедали в одних и тех же дешевых ресторанах и без конца спорили о литературе в одних и тех же кафе. Позже, во время поездки на Ближний Восток, они вместе страдали от морской болезни в Средиземном море, вместе пьянствовали в Каире, а при возможности и блудили вместе. Флобер был нелегкий человек - раздражительный, властный, не терпевший возражений. Но дю Кан все-таки искренне его любил, считал большим писателем, но и знал слишком близко, чтобы не замечать недостатков - человеку не свойственно относиться к другу юности с тем благоговением, с каким к нему позже относятся фанатичные поклонники. За что бедняге и попадало нещадно.

Дю Кан считал, что Флобер зря схоронил себя в Круассе, и в один из своих визитов туда принялся подбивать друга на переезд - ведь, встречаясь с людьми, участвуя в культурной жизни столицы и обмениваясь идеями с собратьями по перу, тот сможет расширить свой кругозор. По сути, не такая уж плохая мысль. Конечно же, писателю необходимо жить среди того материала, который нужен ему для творчества. Он не имеет права ждать, пока опыт сам придет к нему. Флобер же вел совершенно отшельническую жизнь и о мире знал мало. Мать, Элиза Шлезенжер да "Муза" - вот, фактически, единственные женщины, близким знакомством с которыми он мог похвастать. Но он был вспыльчив, заносчив и вмешательства в свои дела не терпел. Дю Кан тем не менее продолжал мутить воду - в письме из Парижа он опрометчиво заметил, что если Флобер останется затворником, то дождется размягчения мозгов. Флобер от этого замечания просто взбесился и навсегда запомнил его. Ничего худшего дю Кан, действительно, и захоти, не смог бы придумать, поскольку Флобер и сам боялся, что его эпилептические припадки добром не кончатся. Так, в одном из писем к Луизе он выразил опасение, что года через четыре чего доброго еще превратится в идиота. Дю Кану же он сердито ответил, что именно такая жизнь и устраивает его как нельзя лучше, а что до несчастных писак из литературных кругов Парижа, то они достойны лишь презрения. Последовал разрыв, и хотя позже контакты между ними возобновились, прежней сердечности им уже недоставало. Дю Кан был человеком энергичным, деятельным и откровенно признавал, что хочет пробиться в литературу. Но уже сами эти амбиции казались Флоберу отвратительными. "Дю Кан потерян для нас", писал он друзьям, и в течение трех-четырех лет отзывался о нем только с пренебрежением. Его произведения Флобер находил беспомощными, стиль ужасным, а заимствования у других авторов позорными. Тем не менее он обрадовался, когда дю Кан напечатал в "Ревю де Пари" поэму Буйле в три тысячи строк из римской истории, и не стал возражать против публикования там по частям "Госпожи Бовари", когда работа над книгой была завершена.

Луи Буйле остался единственным близким другом писателя. Сейчас не вызывает сомнений, что Флобер ошибочно считал его великим поэтом. Он безоговорочно доверял его вкусу и, конечно же, был ему многим обязан. Без Буйле "Госпожа Бовари" скорее всего никогда не увидела бы света и, уж во всяком случае, не получилась бы такой, какой стала. Именно Буйле после долгих уговоров убедил Флобера написать сначала сокращенное изложение романа (с текстом можно ознакомиться в прекрасном исследовании Фрэнсиса Стигмюллера[5] "Флобер и "Госпожа Бовари"), и именно Буйле увидел, сколько возможностей таилось в этих заготовках. Итак, в 1851 году тридцатилетний Флобер наконец принялся за работу. Самые значительные из его ранних произведений, за исключением "La Tentation de St. Antoine", выглядят предельно личными - он попросту беллетризировал свои любовные переживания. Теперь же его целью сделалась объективность. Он решил говорить правду бесстрастно и непредубежденно, решил излагать факты и описывать героев без всякого комментария, никого не осуждая и не восхваляя: не подавать, скажем, виду, если один из них ему симпатичен, другой возмущает своей глупостью, а третий - подлостью. Здесь он в целом преуспел, но поэтому-то многие читатели и нашли роман холодноватым. В его выверенной, упорно проводимой отчужденности недостает сердечной теплоты. Может быть, это наш читательский недостаток, но, мне кажется, утешительно сознавать, что автор разделяет с тобой те чувства, которые сам же и вызвал.

Однако добиться полной беспристрастности ни Флоберу, ни какому-либо другому романисту не по силам, потому что она, эта беспристрастность, попросту невозможна. Прекрасно, когда персонажи книги как бы говорят сами за себя, а их поступки логично вытекают из их характеров; если же писатель от своего имени рассказывает об обаянии героини или подлости злодея, если он морализирует, растекается в излишних отступлениях, короче говоря, если он сам становится персонажем своего произведения, то ему довольно легко нам наскучить. С другой стороны, он лишь использует тут особую манеру повествования, которую любили многие замечательные романисты, - а то, что она сейчас не в моде, вовсе не значит, будто она плоха вообще. И все же писатель, который избегает подобной манеры, все равно раскроет себя в книге - раскроет не на поверхности, а самим выбором темы, героев, подходом к их описанию. Флобер смотрел на мир с мрачным негодованием. Он был нетерпим. Не мог смириться с человеческой глупостью. Все буржуазное, заурядное, мещанское выводило его из себя. Он не знал жалости. Ему было неведомо сострадание. Большую часть взрослой жизни его мучил недуг, Флобер был им подавлен, унижен. Его нервы были постоянно расстроены и напряжены. И вот этот, как я уже сказал, романтик и одновременно реалист засел за пошлую историю Эммы Бовари с такой яростью, словно сам хотел извозиться в грязи, мстя жизни за то, что она посмеялась над его тягой к идеалу. На пятистах страницах романа мы знакомимся со множеством персонажей и, если забыть про доктора Лоривьера, фигуры вполне эпизодической, не находим в них ни одного достоинства. Все они вульгарны, скупы, глупы и подлы. Пусть многие представители рода человеческого действительно такие, но не все же; трудно представить, чтобы в городке не нашлось одного, а то и двух-трех умных, добрых, порядочных людей. Нет, Флоберу не удалось скрыть себя в своем романе.

Его цель была в том, чтобы, взяв группу совершенно тривиальных героев, вовлечь ее в такие события, которые неизбежно обусловливались бы их природой и условиями существования. Однако он прекрасно понимал, что подобные герои могут показаться читателю пресными, а события вызовут лишь скуку. Несколько позже я расскажу, каким образом он собирался разрешить эту задачу. Прежде мне хочется разобраться, насколько он вообще преуспел в своих замыслах. Персонажи его романа выписаны с удивительным мастерством. Мы им сразу же верим, с первой же встречи видим в них живых людей, самостоятельно обитающих в привычном нам мире. Мы воспринимаем их, как воспринимаем реального водопроводчика, бакалейщика, врача, даже забываем, что это персонажи романа. Омэ, к примеру, не менее забавен, чем мистер Микобер из "Дэвида Копперфилда" Диккенса, и так же популярен у французов, как мистер Микобер популярен у англичан, но верим мы больше именно Омэ, потому что он куда естественнее. Однако про саму Эмму Бовари уже никак не скажешь, что это обычная фермерская дочка. Конечно, в ней есть нечто, свойственное любой женщине, любому человеку. Все мы тешим смешные и нелепые мечты, в которых видим себя богатыми, красивыми, удачливыми, предстаем героями и героинями романтических приключений; и все-таки в большинстве своем мы достаточно благоразумны, трусливы и ленивы, чтобы позволить мечтам серьезно влиять на наше поведение. Эмма же необычна хотя бы тем, что пытается воплотить в жизнь свои фантазии, необычна она и своей редкостной красотой. Как известно, после выхода романа в свет, его автора и издателя привлекли к суду по обвинению в безнравственности. Я пролистал речи прокурора и защиты на процессе. Прокурор привел несколько отрывков из романа и стал утверждать, что это порнография; однако постельные сцены у Флобера так сдержанны по сравнению с теми, к которым нас приучили современные писатели, что нам остается лишь улыбнуться; кстати, совсем не верится, будто они могли кого-то шокировать даже в те времена (1875 год). В ответ защита стала доказывать, что подобные сцены в романе необходимы, а с нравственностью дело обстоит благополучно, поскольку Эмма Бовари за прелюбодеяние наказана. Судьи посчитали вторую точку зрения резонной и обвиняемых оправдали. Тем не менее нам ясно, что героиня плохо кончила вовсе не из-за нарушения супружеской верности, чего требовала тогдашняя мораль, а из-за больших долгов, которые ей было нечем отдать. Будь же она скаредной (пресловутая черта нормандских крестьян), то могла бы спокойно менять любовников одного за другим.