Андрэ Моруа - Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Адель, возгордившаяся тем, что ее роль внезапно возросла, сразу же ответила мужу:

Адель - Виктору Гюго:

"Будь совершенно спокоен. Я только что пришла от госпожи д'Онэ. Ручаюсь, что она не поедет. Я написала Уссэ, попросила его назначить мне время для делового разговора о "Путешествии" Готье [речь идет о книге Леони д'Онэ "Путешествие женщины на Шпицберген" (прим.авт.)]. Уссэ и еще два сотрудника являются главными лицами в "Ревю". Я вызову у госпожи д'Онэ интерес к искусству. Это увлекательное и благородное занятие, надеюсь, целиком захватит ее. Ты со своей стороны должен подбадривать ее в письмах, которые доставят удовлетворение если не ее сердцу, то ее гордости. Пусть она будет сестрой души твоей. Я знаю, у тебя очень мало свободного времени, но все же пиши ей изредка, хоть по нескольку строк - может быть, это ее успокоит. Дорогой мой друг, я слежу за ней. Работай спокойно и не волнуйся..."

Завоевать сердце молодой женщины не представляет особой трудности. Труднее бывает убедить, что можно обойтись без нее. Леони упорствовала.

Виктор Гюго - жене, 24 января 1852 года:

"Сегодня утром я опять получил письмо от госпожи д'О. Она решительно заявляет, что приедет сюда, хотя бы на несколько дней, грозится, что сделает это, ничего не сказав тебе. Нет, нет, мой друг, тебе необходимо с ней повидаться и отговорить ее от этой поездки. Безрассудства никогда ничего хорошего не приносят. Зная ее опрометчивость, я и не хочу ей писать. Я, кажется, сделал все, что она хотела, чтобы ее успокоить, использовал все средства. Но она теперь желает еще получать от меня письма, адресованные лично ей. При ее повадках в этом немалая опасность (она ведь все рассказывает всем и каждому). В Париже говорят обо всем решительно, но в Брюсселе, где я живу на глазах у людей, не принято разглашать то, о чем без стеснения болтают в Париже... Повидай госпожу д'О., последи за ней. Она собирается приехать, невзирая даже на то, что здесь находится Шарль! Внуши ей, что это немыслимо. Ведь я тогда вынужден буду немедленно покинуть Брюссель... Воспрепятствуй ее поездке, право, это было бы сущее безумие..."

Наконец госпожа Гюго уверила мужа, что опасность миновала, и он похвалил свою посредницу: "Прежде всего хочу сказать, что ты благородная и восхитительная женщина. У меня слезы навертываются на глаза, когда я читаю твои письма, - они проникнуты достоинством, волей, мужеством, рассудительностью, спокойствием, нежностью... Ты прекрасно разбираешься в политике, ты правильно воспринимаешь события и умно рассуждаешь о них. А когда заговоришь о делах или о семье, во всем чувствуется высокая и добрая душа..." Опала, постигшая мужа, иногда бывает удачей для жены. В несчастье открылась истинная натура Адели Гюго. С января по апрель 1852 года в жизни ее супруга перемен не было. Работа, непрестанный труд. Обеды за табльдотом гостиницы в обществе Александра Дюма, Ноэля Парфе, Шарля Гюго, иногда и Эдгара Кине. Беспокоил их всех Жирарден, изгнанник с шаткими взглядами. На него нападали иногда бонапартистские настроения, и он иронически говорил Виктору Гюго: "Моя жена такая же красная, как и вы, и тоже заявляет: "Он бандит..." Короче говоря, Жирарден уже готов был еще раз вывернуться наизнанку и приспособиться к новому режиму. Приспособленчество бывает у некоторых призванием.

Врач герцогини Орлеанской, Ноэль Гэно де Мюсси, приехав в Брюссель, сообщил Гюго, что принцесса с грустью вспоминает о нем. "Как? Неужели он не будет нашим другом?" Гюго ответил, что он питает к герцогине Орлеанской "глубокое чувство симпатии и уважения", но добавил, что он "навсегда принадлежит Республике, что между ним и семьей герцогов Орлеанских нет и не может быть в будущем общих интересов". Об общих интересах в прошлом ни слова.

Стало очевидным, что если "Наполеон Малый" будет напечатан, то возникнет прямая опасность для семьи Гюго, а также для его имущества, находящегося во Франции. Правительство издало закон против "злоупотреблений прессы", по которому виновные в них французы, даже живущие за границей, подвергались штрафу и конфискации имущества. И вот у Гюго возникло решение перевезти всю свою семью в Брюссель, если будет получено на то разрешение бельгийского правительства, либо же на остров Джерси, если в Бельгии, как ему сообщил Брукер, будет издан закон, запрещающий оскорбительные выпады против главы дружественного государства, что, несомненно, грозило высылкой Виктора Гюго из страны.

Вначале он решил переправить из Парижа на Джерси всю свою мебель. Ему дороги были вещи, с любовью приобретавшиеся им у антиквара: венецианское стекло, медные кувшины, фаянсовые блюда. Адель нашла эту затею бессмысленной. Зачем надолго устраиваться в чужом краю? "Надо быть всегда готовым сняться с места. Ведь уже два раза события изгоняли нас из дому. Это может случиться и в третий раз... Если перевозить мебель на Джерси, придется израсходовать много денег на упаковку и на отправку вещей. Вспомни, что для переезда на другую квартиру нам потребовалось восемнадцать фургонов, а с тех пор имущества у нас, пожалуй, стало больше...". Адель советовала передать кому-нибудь квартиру по улице Тур-д'Овернь и продать с торгов "роскошную готическую мебель", весь старый хлам (приводивший ее в ужас) и всю библиотеку, в том числе первое издание Ронсара, - в этой поспешной распродаже всех вещей Адель не пощадила и подарка Сент-Бева, с которым были связаны у нее воспоминания о годах несчастья.

Госпоже Гюго, временному главе семейства, было поручено подготовить распродажу, составить каталог вещей, опубликовать объявления в газетах, тщательно просмотреть все находившиеся на чердаке шкафы и столы, так как ящики в них тоже были заполнены "интимными письмами". Исполнив эти обязанности, завершив распродажу, получив деньги, она должна была вместе с Тото и Деде (Шарль уже жил вместе с отцом) укрыться в надежном месте, прежде чем заговорщик успеет метнуть бомбу. Гюго с нетерпением ждал этой блаженной минуты. Он знал, что памфлет "Наполеон Малый" ему очень удался. В Брюсселе изгнанники, такие, как генерал Ламорисьер, каждый день приходили к нему послушать несколько страниц, насладиться силой карающего слова. "Излившаяся в нем ненависть дарила им невыразимую отраду..."

Распродажа с аукциона всего имущества могла бы вызвать у его хозяев глубокое огорчение, но для Гюго публично приносимая жертва освящала этот торг. Адель же радовала мысль, что она может отплатить мужу, упрекая его в том, что он собрал какие-то щербатые, совсем неценные блюда, фарфоровые вазы с изъянами. "Ты ничего не понимал, когда разыскивал все эти вещи, покупал потертые ткани, надбитый, треснувший фаянс... Покупать всякое старье - ведь это бросать деньги на ветер". Она торжествовала, доказывая, что любовь к старине дорого обошлась. Нужно сказать, что она ненавидела все эти "случайные вещи", купленные при участии Жюльетты в антикварной лавке на улице Лап. Распродажа дала всего лишь пятнадцать тысяч франков. Друзья, однако, дорого платили за вещи, находившиеся на рабочем столе поэта. Словарь Академии был продан за двадцать шесть франков, печатка Виктора Гюго пошла за сто один франк, разрезной нож - за двадцать четыре франка. Первое издание Ронсара было записано в каталоге под номером двадцать шесть. Оно досталось за сто двадцать франков госпоже Блэзо, владелице книжной лавки с улицы Грамон; она перепродала его за сто пятьдесят франков Шарлю Жиро, министру народного просвещения.