Андрэ Моруа - Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

На площади Ратуши шумная ватага остановила его, но командиром Национальной гвардии, обеспечивавшей порядок на этой площади, оказался ювелир Фроман Мерис, брат Поля Мериса, юного ученика Гюго. "Дорогу Виктору Гюго!" - воскликнул он, и гражданин Гюго получил возможность встретиться с гражданином Ламартином. Тот был в сюртуке, застегнутом на все пуговицы, с трехцветным шарфом, повязанным крест-накрест; Гюго он встретил с распростертыми объятиями:

- А! Вы пришли к нам, Виктор Гюго, это для Республики большая подмога.

Виктор Гюго в глубокой нерешительности сказал, что в принципе он республиканец, но тем не менее он пэр Франции, назначенный королем. И это обязывает его проявлять крайнюю сдержанность; к тому же, полагая, что учреждение Республики является преждевременным, он искренне высказался бы за регентство, если бы представилась возможность его учредить. Ламартин объявил ему, что временное правительство назначило Виктора Гюго мэром того округа, где он живет, и что, если вместо мэрии он пожелает министерство...

- Виктор Гюго - министр народного просвещения Республики, как это было бы прекрасно!

Гюго возражал. Он не видел никакой необходимости заменять мэра VIII округа Эрнеста Моро, который вел себя так лояльно. Но все же он положил грамоту себе в карман. В этот момент на площади началась стрельба и пулей пробило стекло.

- Ах, друг мой, - сказал Ламартин, - очень трудно быть носителем революционной власти! - Он указал на площадь, где непрестанно передвигались людские толпы. - Смотрите, вот океан.

Смутно осознанное родство гениальных натур сблизило в этот день двух столь различных людей.

На следующий день Гюго бродил по Парижу, восторгаясь быстротой происшедших перемен. Впервые за шестьдесят лет господь бог так стремительно переменил на сцене декорации!

Ну как подобной шутке не смеяться

Диктатор-шут в министры взял паяца!

[Анри Гиймен, первым опубликовавший это двустишие Гюго

(ранее опущенное Гюставом Симоном, издавшим "Увиденное"),

раскрывает имена тех, о ком здесь идет речь: "Диктатор-шут"

это Дюпон де л'Эр, а его паяц - это Маррас (прим.авт.)]

На памятнике Людовику XIV, находившемся на площади Виктуар, красовался красный фригийский колпак. Увлеченный прогулкой, Гюго сочинил стихи:

Несется крик: "Долой Гизо и Полиньяка!"

Гамен предместий встал, и - закипает драка!

Истории балласт бессилен перед ним,

Гамен берет Париж, как раньше брал он Рим.

Защита сметена. Пусть рядом кровь и боль

Он победил. Дитя, - но он уже король.

Он Лувром завладел, и перед ним внутри

Высокий зал и трон; он входит в Тюильри,

И, как вельможа, там гуляет он с Маррасом

У статуй царственных, по мраморным террасам

[Виктор Гюго, "Заметки о февральской революция 1848 г." ("Океан")].

Арман Маррас, главный редактор газеты "Насьональ", будущий председатель Учредительного собрания, казался Гюго состоятельным буржуа, который разыгрывает роль революционера, образ, вызывавший у него отвращение с 1830 года. "Сотворив 24 февраля, Господь Бог для этого зачем-то взял Марраса". Гюго плохо разбирался во всех происходивших событиях, разрушавших его надежды. Он получал анонимные письма, в которых осуждались его "снобизм, надменность, аристократизм". В этом ощущался дух 1793 года. Порой Гюго охватывало отчаянье при мысли о будущем;

Я делал, что мог; я трудился, служил,

И было порою мне горько и странно,

Что смех вызывают душевные раны

Того, кто в заботах и горестях жил.

Но спор бесконечный вести мне невмочь,

А с завистью биться уже бесполезно...

Всевышний, отверзни врата твоей бездны

Да примет меня беспредельная ночь!

[Виктор Гюго, "Veni, Vidi, Vici" ("Созерцания")]

Тем временем его друг Эмиль де Жирарден, еще вчера сторонник регентства, но оппортунист по натуре, сразу же примкнул к временному правительству, обеспечив Республике сто двадцать тысяч читателей газеты "Ла Пресс". Это было знамением времени. Сдержанно относясь к новому режиму, Гюго все еще надеялся, что в будущем он сможет играть какую-то роль в событиях, и пытался угадать, не приведут ли всеобщие выборы, хотя и при широкой гласности, к утверждению монархии. Не выставляя своей кандидатуры на апрельских выборах, он выступил с "Письмом к избирателям", в котором достоинство тонко сочеталось с честолюбием:

"Господа! Я принадлежу моей стране; она может располагать мною. Я полон уважения, быть может даже чрезмерного, к свободе выбора; позвольте же мне на этом основании не выставлять себя... Если мои сограждане, свободные и суверенные, сочтут уместным послать меня в качестве их представителя в Учредительное собрание, которое будет держать в своих руках судьбы Франции и Европы, я с благоговением готов взять на себя этот ответственный мандат [Виктор Гюго. Письмо к избирателям ("Дела и речи", "До изгнания")].

Он не был избран, но его имя собрало 23 апреля шестьдесят тысяч голосов. Подобный отклик на обращение Гюго делал честь парижским избирателям. Этот частичный успех обеспечил ему на майских дополнительных выборах поддержку Комитета улицы Пуатье, то есть консерваторов. Правда, поддержка была не столь уж ревностной. "Можно ли надеяться на этого поэта?" - интересовались "состоятельные люди". В своем кредо Гюго различал возможность существования двух республик:

"Одна поднимет красное знамя вместо трехцветного, переплавит на десятисантимовые монеты Июльскую колонну, низвергнет статую Наполеона и воздвигнет статую Марата, разрушит Академии, Политехническое училище, отменит орден Почетного легиона и присоединит к величественному призыву "Свобода, Равенство, Братство" зловещие слова "или Смерть"... Другая республика, придерживаясь демократического принципа, станет священным союзом всех французов в настоящее время и всех народов в будущем, установив свободу без узурпации и насилия; равенство, которое позволит естественно развиваться каждому; братство не монахов в монастыре, а свободных людей... Эти две республики называются: одна - Цивилизация, другая - Террор. Я готов посвятить свою жизнь тому, чтобы установить первую и воспрепятствовать второй" [Виктор Гюго, "Обращение к своим согражданам 26 мая 1848 г." ("Дела и речи", "До изгнания")].

Идеи были ясные, но его положение - двусмысленное. Он не любил "бургграфов с улицы Пуатье", которые снисходительно покровительствовали, но не доверяли своему кандидату; он предпочитал им Ламартина. Но люди, окружавшие его, не склоняли его на сторону Республики. Скорее наоборот.

Жюльетта Друэ - Виктору Гюго, 4 мая 1848 года:

"Ничто меня так не раздражает, как эти мятежи, к которым ты столь охотно приобщаешься. Для того чтобы не было больше никаких революций, эволюции и мистификаций, я отдаю свой голос нынешнему правительству! А затем целуйте меня и стремитесь побольше заседать в моих палатах. Вы мой единственный представитель, и я прошу вас действовать последовательно и дорожить тем доверием, которое я вам оказываю. Вы видите, что я на высоте своего положения и что новоявленные республиканцы ничему не могут меня научить. Если бы я пожелала, то заткнула бы за пояс и республиканцев будущего, но я этого не хочу. Я хочу лишь, чтоб вы целовали меня до потери сознания, вот и все".