Андрэ Моруа - Прометей, или Жизнь Бальзака

А между тем Лора хотела призвать его в последний свой час. Она держала роман "Лилия долины" у себя в постели и перечитывала сцену смерти госпожи де Морсоф. Ее Феликс де Ванденес приедет к ней, он тоже облегчит своей любимой тяжкий путь к могиле... В романе Анриетта де Морсоф умирала, сожалея о радостях жизни, которые она отвергла; Лора де Берни не жалела о тех радостях, которые она дарила и получала. Она открыла, полюбила и сформировала гениального писателя. И она гордилась этим. Почувствовав, что конец близок, она попросила своего сына Александра предупредить Оноре и привезти его в Немур. Поездка Александра заняла двое суток. Лежа в своей спальне, откуда она видела только деревья и небо, она потребовала зеркало и убрала свои волосы. Она знала, что очень изменилась, но вспомнила, как Бальзак рисовал волнующее, трогательное очарование умирающей женщины. Врачу она сказала: "Я хочу дожить до завтра". Но на следующий день Александр возвратился один. Он не мог найти Бальзака. Где же он? Скрывается в одном из своих тайных убежищ? Нет, уехал в Италию. Лора де Берни чувствовала, что силы ее иссякли и она не доживет до его возвращения. Все кончено, больше она не увидит своего Оноре; теперь можно умереть. Она велела позвать аббата Грасе, приходского священника из Гретца, и вечером он причастил ее.

Своему сыну Александру она сказала: "Найди в моем секретере сверток, несколько раз перехваченный грубой шерстяной ниткой. В нем письма Оноре. Сожги их..." Сын обещал сделать это, и на следующее утро, лишь только госпожа де Берни скончалась, он бросил в огонь любовную переписку, длившуюся пятнадцать лет. Можно себе представить, как должен был сожалеть Бальзак, что таким образом исчезли лучшие свидетельства его творческих усилий в годы юности. Он писал Луизе, своей таинственной корреспондентке:

"Женщина, которую я потерял, была для меня больше, чем матерью, больше, чем подругой, больше всего, чем один человек может быть для другого. Во время сильных бурь она поддерживала меня словом и делом и своей преданностью. Если я живу, то благодаря ей; она была всем для меня. Хотя уже два года как болезнь и время разлучили нас, мы и на расстоянии видели друг друга, и она воздействовала на меня: она была моим нравственным светочем. Образ госпожи де Морсоф в "Лилии долины" - лишь бледное отражение самых малых достоинств этой женщины и лишь отдаленно напоминает ее, ведь для меня ужасно осквернять свои волнения, выставляя их перед публикой; никогда не будет известно то, что происходило со мной. И вот среди новых бедствий, обрушившихся на меня, пришла еще и смерть этой женщины..."

А на него действительно напали новые беды. Во-первых, семейные горести: сын Лорансы, Альфред де Монзэгль, явился к ним голодный, без башмаков, без одежды; госпожа Бальзак, отдавшая остатки своего состояния Анри, возопила: "Оноре, сын мой, хлеба!" Сюрвили боролись против чиновников, как Бальзак против газет, в штыки встретивших "Лилию". Несчастной Лоре, "своей милой еретичке", мать давала советы искать утешения в религии.

Госпожа Бальзак - Лоре Сюрвиль, 3 мая 1836 года:

"Да, верующие люди счастливее и лучше неверующих, следовательно, религия, раз она приводит к такому результату, необходима и является благом... Большое число и разнообразие религий доказывает, что у людей всегда была потребность иметь религию... Да, ангел мой, ты вступила в такую полосу своей жизни, когда моральная поддержка необходима... Да, да, любимая моя, ты знаешь молитвы, но ты не ведаешь счастья молиться... Душа твоя еще не удостоилась благодати... Телесное спокойствие и чувство благополучия, которые ты испытываешь, когда я магнетизирую тебя, могут дать тебе лишь слабое представление о силе молитвы..."

Казалось бы, сравнивать гипнотические пассы с благодатью совсем не благочестиво. Но госпожа Бальзак делала это с самыми благими намерениями. При всей своей бедности она все еще стремилась побаловать дочку: "Как только Оноре вручит тебе пятьсот франков (для меня), будь добра, уговори одну хорошенькую даму, которую я люблю больше жизни, взять из этой суммы сто франков и доставить мне удовольствие, купив себе в подарок от меня восемь метров кружев. Я этого хочу, это мать тебе приказывает..." Она говорила, что ненавидит всех противников сооружения каналов и, не будь она христианкой, свернула бы им шею.

А Бальзак заклинал госпожу Ганскую занять теперь место его умершей советчицы Лоры де Берни, которая проявляла столько мудрости и столько любви к своему Оноре.

"Ее наследницей я делаю вас, вас, в которой так много благородства, вас, которая могла бы написать письмо, оставленное госпожой де Морсоф, да что говорить о нем - ведь это лишь несовершенное отображение постоянного влияния моей умершей вдохновительницы, а ее дело вы могли бы довершить. Только прошу вас, cara, не увеличивайте моих горестей постыдными сомнениями; поверьте, что человеку, обремененному тяжкими заботами, нетрудно снести клевету, и теперь мне надо на все махнуть рукою - пусть говорят обо мне что угодно. А из ваших последних писем видно, что вы поверили таким вещам, которые несовместимы со мной, а ведь, казалось бы, вы должны меня знать".

И он добавлял: "Не думаю, что я совершил кощунство, запечатав свое письмо к вам той печатью, которой пользовался в своей переписке с госпожой де Берни". Быть может, это не было кощунством, но, несомненно, оказалось ошибкой. Недоверчивая Эвелина не могла взять на себя ту роль, которую играла великодушная Dilecta. Гораздо больше способна была на это Зюльма Карро. Она горячо сочувствовала утрате Бальзака.

Госпожа Карро - Бальзаку, 7 октября 1836 года:

"Я понимаю, какая глубокая рана в вашей душе, и вместе с вами оплакиваю ангельское создание, самых больших страданий которого вы и не ведали. Оноре, оказала ли ее смерть влияние на вас, на ваш образ жизни? У меня нет ее прав говорить с вами так, как говорила она, но нет у меня и ее стыдливой щепетильности, так часто заставлявшей ее молчать. Несмотря на вашу просьбу не касаться таких предметов, я все же спрошу вас; разве в тот день, когда судьба нанесла вам столь жестокий удар, вы не поняли, что в жизни есть нечто более важное, чем перочинный нож ценою в восемьсот франков или трость, обладающая лишь тем достоинством, что она привлекает к вам взгляды прохожих? Подумаешь, какая слава для автора "Евгении Гранде"!"

Стоическая обитательница Фрапеля журила своего друга Бальзака. До какого ослепления довели его эти облака фимиама, эти светские дамы, эти изысканные денди! Он жалуется, что совсем разорен? А разве не он сам в этом виноват? За восемь лет не раз бывало, что он зарабатывал целое состояние, но долгов у него сейчас больше, чем в начале его писательского пути. Зачем мыслителю проживать такие большие деньги? Зачем ему гоняться за материальными удовольствиями? Разве можно по-настоящему творить, когда тебе приставили нож к горлу? "Оноре, какую жизнь вы испортили, какому таланту не дали развиться!"