Фарли Моуэт - Собака, которая не хотела быть просто собакой

В центре водоворота был виден беловатый бугорок, который вяло двигался туда-сюда. Я узнал кончик хвоста Матта, поддерживаемый над водой остатком плавучести его длинной шерсти.

Папа уже месил сапогами болотную жижу, когда мой испуганный крик остановил его. Мы стояли разинув рты и отказывались верить реальности того, что видели.

Матт вынырнул. С морды свисали водоросли, и его глаза были сильно выпучены. Он судорожно глотнул воздух и тяжело забарахтался. Но в его передних зубах был зажат кончик крыла селезня.

Когда наконец Матт лежал перед нами, тяжело дыша -- этакий полуутопленник, -- мы являли собой заискивающих и кающихся людей -- мужчину и мальчика. Я сжал поводок в комок, поймал понимающий папин взгляд, повернулся и со всей силы зашвырнул ремешок далеко в воду.

Со слабым всплеском поводок погрузился в тихую глубь тогда еще безымянного озерка, теперь же озера Маллард-Пул-Матт -- озера Матта -Загонщика Диких Уток.

Матт показывает себя

Раз уж Матт осознал себя ретривером, наши выезды на охоту превратились в сплошное удовольствие, не омрачаемое суетой и беспорядком, которые были неотъемлемой частью жизни обитателей города.

Я, словно голодный, ждал тех дней, когда уберут хлеба и скошенные поля будут хрустеть у нас под ногами, когда листья тополей упадут на землю, а мороз схватит солоноватый ил по краям маленьких озер; ждал тех дней, когда заря, как сверкающий кристалл, возникнет на небе, на котором не будет никаких облаков, кроме живых -- птичьих стай, летящих на далекий Юг.

Однако если я ждал этих дней с гложущим нетерпением, то предвкушение удовольствия у Матта было еще сильней. Найдя цель в жизни, он так жаждал охоты, что в последние недели перед открытием сезона обычно бывал глухим ко всем обычным искушениям. Кошки могли разгуливать но его собственному газону перед домом менее чем в десяти футах от его подрагивающего носа, а он даже не замечал их. Медвяный бриз из соседнего дома, где томилась в одиночестве симпатичная маленькая спаниелька, не мог вывести его из мечтательного состояния. Он лежал на пожухлой траве газона возле гаража и не отрывал взгляда от тех ворот, через которые скоро должен выкатить Эрдли, чтобы везти его и нас на полные жизни приозерные равнины.

Раньше в первый день каждого сезона он просто становился безумным и каждый сезон, хватая свою первую птицу, приносил охотнику сильно изжеванную тушку. Теперь этого никогда не случалось дважды. И после первого взрыва эмоций он выполнял свою работу безупречно.

Его способность совершенствовать себя как охотничью собаку, казалось, не знала предела. Каждый сезон он изобретал новые фокусы для того, чтобы достичь еще большего совершенства, и некоторые приемы казались более чем удивительными.

Как-то в среду в начале октября мы пригласили одного нашего друга из Онтарио на охоту в прерии. У него была целая свора чистокровных сеттеров и тридцатилетний опыт охоты на равнинную пернатую дичь на Востоке. Это был человек, которого редко удавалось поразить понятливостью собак. Однако Матт удивил и даже ошеломил его.

Внешность Матта, конечно, смутила его, но наш друг воздержался от сомнений по поводу блестящей характеристики, которую мы дали нашей собаке, и благодаря такому проявлению доверия Матт ладил с ним с самого начала их знакомства.

В среду, о которой я пишу, они вдвоем пошли по одной стороне большого островка тополей, а мы с папой двинулись в обход с другой стороны. Нашей общей целью была стая венгерских куропаток, которая, как мы знали, прячется где-то рядом.

Теперь венгерские куропатки уцелели и умножились даже там, где охотятся наиболее интенсивно, и это объясняется очень просто. Как только пальба дня открытия охоты насторожит их, они почти всегда становятся совершенно недосягаемыми. Затаившись невидимками в жнивье, они видят вас задолго до того, как вы их увидите, а когда вы уже подошли на сорок-пятьдесят ярдов, они фейерверком взрываются вверх, как наземные мины-"лягушки", и стайка рассеивается в стольких направлениях, сколько в ней птиц, причем со скоростью пули. Приземлившись, они стремительно мчатся, не останавливаясь, пока не удалятся на много миль. Они, по-видимому, бегают даже чуточку быстрее, чем летают.

Наш друг знал об этом все, по крайней мере в теории. Соответственно он был наготове, когда стайка вспорхнула в пятидесяти ярдах, чтобы почти сразу же исчезнуть в болотистой низине среди ивняка. Тем не менее он даже не успел нажать на спусковой крючок. Неудача раздосадовала его. А затем в довершение всего Матт вдруг нарушил главное правило для подружейной собаки и, даже не взглянув на своего спутника, помчался за скрывавшейся стаей.

Наш друг свистел, звал его, ругался, но все зря. Матт удалялся своим причудливым кособоким галопом и скоро исчез из виду.

Мы встретились с нашим гостем в дальнем конце тополевой рощицы, и, хотя он из приличия ничего не сказал, было нетрудно догадаться, какие у него мысли. Но не так-то легко было угадать, что он подумал, когда несколько минут спустя сзади послышалось громкое пыхтенье, мы обернулись и увидели Матта, который неторопливо трусил с куропаткой в зубах.

Наш друг просто остолбенел.

-- Что за черт! -- закричал он. -- Я вообще не стрелял. Неужели ваша образцовая собака обходится даже без помощи стрелка?

Папа снисходительно рассмеялся.

-- О, не совсем так, -- объяснил он со своей обычной склонностью к театральности. -- Матт, конечно, добывает больше птиц, когда под рукой есть ружье, но он обходится и без него. Видите ли, он загоняет их.

Папа не потрудился завершить свое объяснение, и наш друг возвратился на далекий Восток уже менее самодовольным от неповторимости своих замечательных собак, предварительно попытавшись решительно, но безрезультатно увезти Матта с собой.

Он всегда верил своим глазам, но, к сожалению, не знал того, что знали мы: куропатка, в которую не стреляли, раненная когда-то другим охотником, была калекой, но калекой, способной бегать.

Талант Матта в этом направлении не следовало недооценивать. Он часто обнаруживал в стае калеку, которую мы не видели, и по крайней мере в десяти разных случаях он приносил дичь, когда, не сделав выстрела, мы были совершенно уверены, что разыскивать нечего. Мы научились не тратить нервы на проклятья, когда он плевал на обычную процедуру и убегал по собственному разумению. Было слишком неловко извиняться перед ним потом, когда он возвращался с птицей в зубах.

Не было такого места, где бы раненая птица была от него в безопасности. Его необычный нос-картошка, каким бы он ни казался странным, отличался исключительным чутьем в поле, и он мог находить птиц, которых никто другой не обнаружил бы.