В Найпол - Полужизнь

Подойдя к ним с тарелкой, Роджер сказал:

- Зачем вы вышли замуж за педераста, Серафина?

- Мы белые и богатые, - ответила она.

- Разве это причина? - спросил Роджер. Но она не обратила на него внимания. Она продолжала:

- Мы были белыми и богатыми много поколений. Мы говорим на классическом испанском. Отец мой был этот белый, красивый мужчина. Видели бы вы его. Нам трудно найти в Колумбии подходящую пару.

- Разве в Колумбии больше нет белых? - спросил Вилли.

- У вас тут их много, - ответила Серафина. - Но не у нас. Мы в Колумбии белые и богатые, и мы говорим на этом чистом старом испанском, чище того испанского, на котором говорят в Испании. Нам трудно найти мужей. Многие наши девушки вышли замуж за европейцев. Моя младшая сестра замужем за аргентинцем. Когда вы так долго и с таким трудом ищете мужа, легко ошибиться.

Ричард, издатель, крикнул с другого конца комнаты:

- Да уж, это ошибка так ошибка. Уехать из Колумбии, чтобы поселиться на земле, украденной у индейцев.

- Моя сестра ни у кого не крала землю, - сказала Серафина.

- Ее украли для нее восемьдесят лет назад, - сказал Ричард. - Генерал Рока и его банда. Железная дорога и винтовки "ремингтон" против индейских пращей. Вот как были отвоеваны пампасы и вот откуда взялись все эти огромные имения, якобы фамильные. Слава богу, что появилась Эва Перон. Свалила всю эту гнилую махину.

- Этот человек хочет, чтобы я им заинтересовалась, - сказала Серафина Вилли. - В Колумбии таких полно.

- Наверняка мало кому известно, что в 1800 году в Буэнос-Айресе и Уругвае было много негров, - сказал Маркус. - Они растворились в местном населении. Просто вывелись. Негритянские гены рецессивны. Это мало кто знает.

Ричард и Маркус продолжали поддерживать общий разговор - в ответ на слова Маркуса Ричард каждый раз старался отпустить какое-нибудь вызывающее замечание. Серафина сказала Вилли:

- Останься этот человек со мной наедине, он сразу же попытался бы меня соблазнить. Скучный тип. Он думает, я из Латинской Америки, а значит, легкая добыча.

Она замолчала. На протяжении всего разговора Питер сохранял абсолютную невозмутимость. Вилли, которому больше не надо было слушать колумбийку, стал блуждать взглядом по комнате и засмотрелся на Пердиту, на ее длинный торс. Он не считал ее красивой, но помнил, каким элегантным движением она бросила свои полосатые перчатки на столик в кафе "Ше Виктур"; глядя на нее, он вспомнил, как Джун раздевалась в тот раз в Ноттинг-хилле. Пердита поймала его взгляд, и их глаза встретились. Вилли охватило неописуемое волнение.

Роджер с Пердитой принялись убирать тарелки. Маркус, по-прежнему живой и энергичный, встал и начал им помогать. Появились кофе и коньяк. Серафина рассеянно спросила Вилли:

- Вам знакомо чувство ревности? - Мысли ее двигались по неизвестным Вилли каналам.

- Еще нет, - ответил Вилли. - Мне знакомо только желание.

- Вот послушайте, - сказала она. - Когда я взяла Питера в Колумбию, на него сбежались все женщины. Этот английский джентльмен и ученый с крепким подбородком. Через месяц он забыл все, что я для него сделала, и убежал с другой. Но он не знает нашей страны и совершил большую ошибку. Та женщина обманула его. Она была метиска и совсем не богатая. Через неделю он понял. Он вернулся обратно ко мне и стал умолять, чтобы я его простила. Он стоял на коленях, положив голову на мои колени, и плакал, как ребенок. Я гладила его по голове и говорила: "Ты думал, она богатая? Думал, она белая?" Он говорил: "Да, да". И я простила его. Но, наверное, его стоит наказать. Как вы думаете?

Редактор кашлянул - раз, другой. Очевидно, он просил тишины. Серафина, отвернувшись от Вилли и не глядя на Ричарда, встала и устремила взгляд на редактора. Он сидел у себя в углу большой, тяжелый, -его живот нависал над поясом брюк, рубашка была туго натянута у каждой пуговицы. Он сказал:

- Не думаю, что кто-нибудь из вас может понять, как много значит такая встреча, как сегодня, для провинциального редактора. Каждый из вас показал мне краешек мира, очень далекого от моего собственного. Я родом из туманного старого городка на мрачном сатанинском севере. В нынешнее время о нас мало кто хочет знать. Но мы сыграли свою роль в истории. Наши фабрики выпускали товары, которые расходились по всему свету и везде, куда бы их ни привезли, способствовали наступлению современной эры. Мы с полным правом считали, что живем в центре мира. Но потом мир дал крен, и только когда я встречаю людей вроде вас, я могу получить какое-то представление о том, куда все идет. Поэтому в нашей встрече есть своего рода ирония. У всех вас была интересная, бурная жизнь. Мне рассказывали о некоторых из вас раньше, и то, что я увидел и услышал сегодня, подтверждает то, что я узнал тогда. Я от всего сердца хочу поблагодарить всех вас за огромную любезность, которую вы оказали человеку, чью жизнь никак не назовешь интересной. Но и у нас, живущих в темных уголках, есть души. У нас тоже бывают свои надежды и свои мечты, и с нами жизнь тоже порой играет злые шутки. "Может быть, здесь, в могиле, ничем не заметной, истлело сердце, угнем небесным некогда полное". Конечно, мне далеко до поэта Грея, но и я на свой лад написал примерно о таком же сердце. И мне хотелось бы теперь, с вашего позволения и прежде чем мы расстанемся, быть может, навсегда, познакомить вас с этим сочинением.

Из внутреннего кармана пиджака редактор вынул несколько сложенных страниц газетной бумаги. В созданнои им тишине, нарочито неторопливо и ни на кого не глядя, он развернул их. Потом сказал:

- Это гранки, газетная корректура. Сам материал был подготовлен уже давно. Еще можно будет изменить слово-другое, тут или там подправить неуклюжую фразу, но в целом он так и пойдет в печать. Он появится в моей газете, когда я умру. Как вы наверняка догадались, это мой некролог. Кто-то из вас, наверное, удивится. Кто-то вздохнет. Но смерть приходит ко всем, и лучше быть к ней готовым. Когда я сочинял его, мной руководило не тщеславие. Вы знаете меня достаточно хорошо, чтобы в это поверить. И скорее под влиянием печали и сожаления обо всем, что могло бы случиться, но не случилось, я приглашаю вас теперь бросить взгляд на жизнь и судьбу самого обыкновенного провинциала.

Он начал читать. "Генри Артур Персивалъ Сомерс, который стал редактором этой газеты в сумрачные дни ноября 1940 года и скончался на этой неделе более полный отчет о его смерти вы найдете на следующей странице, - родился 17 июля 1895 года в семье судового механика..."

Этап за этапом, гранка за гранкой - по одному узкому столбцу газетного текста на гранку, - история разворачивалась: маленький домик, бедная улочка, ненадежный отцовский заработок, семейные лишения, мальчик, бросивший школу в четырнадцать лет и выполнявший мелкие канцелярские обязанности в разных конторах, война, его освобождение от службы по медицинским показаниям; и наконец, на последнем году войны, работа в газете, по технической части, так называемым "корректором-подчитчиком" - специальность в общем-то женская, поскольку от него требовалось всего лишь вслух читать материал наборщику. По мере того как редактор откладывал листки, его волнение росло.