Симона Бовуар - Мандарины

Кровь бросилась мне в лицо. В голосе Льюиса не было враждебности, но и большой нежности тоже. Может, это из-за парижского письма? Внезапно мне стало ясно, что не одна я думаю о нашей истории: он тоже о ней думал, но только на свой лад. Я говорила себе: я вернулась, я всегда буду возвращаться. Но он, возможно, говорил себе: она всегда будет уезжать. Что ему ответить? Я растерялась и в страхе спросила:

— Льюис, ведь мы никогда не станем врагами?

— Врагами? Кто смог бы стать вашим врагом?

Он буквально оторопел; разумеется, слова, сорвавшиеся с моих губ, были глупыми. Он улыбнулся мне, я улыбнулась ему и внезапно испугалась: неужели когда-нибудь я буду наказана за то, что осмелилась любить, не отдавая себя целиком?

Мы поужинали в гостинице между двумя розовыми фламинго. Туристическое агентство Мериды направило к нам маленького мексиканца, которого Льюис едва слушал от нетерпения. Я же и вовсе не слушала, продолжая спрашивать себя: что творится у него в голове? Мы никогда не говорили о будущем, Льюис не задавал мне вопросов: быть может, мне самой следовало задать их ему. Но год назад я ведь сказала ему примерно все, что имела сказать. Ничего нового добавить было нельзя. К тому же слова — дело опасное, обычно рискуешь все запутать. Надо было жить этой любовью; позже, когда у нее образуется долгое прошлое, еще будет время обо всем поговорить.

— Мадам не может ехать в Чичен-Ицу на автобусе, — заявил маленький мексиканец, широко улыбаясь мне. — Автомобиль будет в вашем распоряжении целый день, шофер покажет вам развалины, он будет вашим гидом.

— Мы терпеть не можем гидов и любим ходить пешком, — возразил Льюис.

— Отель «Майя» делает скидки для клиентов агентства.

— Мы остановимся в «Виктории», — заявила я.

— Это невозможно: «Виктория» — туземный постоялый двор, — сказал туземец.

В ответ на наше молчание он поклонился с унылой улыбкой:

— Вам предстоит очень скверный день!

На самом деле автобус, доставивший нас на следующий день в Чичен-Ицу, оказался вполне комфортабельным, и мы почувствовали гордость за свое упрямство, когда, проходя мимо парка отеля «Майя», услыхали американскую речь.

— Вы слышите их! — сказал мне Льюис. — Не для того же я все-таки приехал в Мексику, чтобы смотреть на американцев!

Он держал в руке небольшую дорожную сумку, и мы наугад продвигались по топкой дорожке; тяжелые капли падали с деревьев, скрывавших от нас небо; мы ничего не видели, меня оглушил волнующий запах перегноя, гнилых листьев, умирающих цветов. Во мраке прыгали невидимые кошки с горящими глазами; я показала на их зрачки без туловища:

— Что это такое?

— Светлячки. Они есть и в Иллинойсе. Если штук пять поместить под стекло от лампы, то можно читать при их свете.

— Это было бы весьма кстати! — заметила я. — Я ничего не вижу. Вы уверены, что существует другая гостиница?

— Абсолютно уверен!

Я начинала сомневаться в этом. Ни одного жилища или человеческого звука. Наконец мы услышали испанскую речь; смутно виднелась какая-то стена: без единого огонька. Льюис толкнул калитку, однако войти мы не решились: хрюкали свиньи, кудахтали куры и откуда-то доносился хор лягушек.

— Это разбойничий притон, — прошептала я. Льюис крикнул:

— Здесь гостиница?

Послышался какой-то шум, мелькнула свеча, потом вдруг зажегся свет; мы находились на постоялом дворе, нам вежливо улыбался мужчина. Он что-то сказал по-испански. Льюис перевел мне:

— Он извиняется; произошла небольшая авария с электричеством. У него есть комнаты.

Наша комната с одной стороны выходила во двор, с другой — на джунгли, в ней было пусто, но простыни под кисейными занавесками от москитов оказались белыми. На ужин нам подали прилипавшие к зубам тортильи {Тортильи — маисовые лепешки в Центральной Америке. (Примеч. пер.)}, фиолетовые бобы и костлявую курицу под соусом, от которого у меня горело горло. Столовую украшали лубочные картинки и ярмарочный фарфор. На календаре полуобнаженные индейцы в перьях играли в баскетбол посреди древнего стадиона. Сидевший на скамейке во дворе в окружении свиней и кур мексиканец бренчал на гитаре.

— Как далеко до Чикаго! — сказала я. — И до Парижа. Все так далеко!

— Да, теперь мы начинаем по-настоящему путешествовать, — оживленно отозвался Льюис.

Я сжала его руку. В это мгновение я прекрасно знала, что у него в голове: звук гитары, хор лягушек и я. Я слушала лягушек, гитару и целиком принадлежала ему. Для него, для меня, для нас не существовало ничего, только мы.

Всю ночь лягушачье пение наполняло нашу комнату; на рассвете защебетали тысячи птиц. Когда мы вошли на территорию старинного города, то оказались там одни. Льюис бросился к храмам, я не спеша последовала за ним. Я была еще более растерянна, чем по прибытии на Юкатан. До сих пор древность олицетворяло для меня Средиземное море; на Акрополе, на Форуме я без удивления созерцала свое собственное прошлое, но ничто не связывало с моей историей Чичен-Ицу. Неделей раньше я не знала даже названия этой гигантской геометрической Мекки с напоенными кровью камнями. А теперь она была тут, громадная, безмолвная, давившая на землю тяжестью своих правильной формы сооружений и неистовых изваяний. Храмы, алтари, изображенный на календаре стадион, рынок с тысячью колонн, еще храмы с четкими углами и немыслимыми барельефами. Поискав Льюиса глазами, я обнаружила его на самом верху большой пирамиды; он махал рукой и выглядел таким маленьким. Лестница была крутой, и я поднималась по ней, не глядя под ноги, устремив взгляд на Льюиса.

— Где мы? — спросила я.

— Я и сам не знаю.

За крепостными стенами, насколько хватал глаз, простирались зеленые джунгли, где местами вспыхивали красные цветы цезальпиниевых деревьев. И никаких полей.

— А где они выращивают свой маис? — спросила я.

— Чему же вас учили в школе? — ответил самодовольным тоном Льюис. — Во время сева они выжигают часть джунглей; после сбора урожая деревья сразу вырастают, и следов не видно.

— Откуда вы это знаете?

— О! Я всегда это знал. Я рассмеялась.

— Неправда! Вы наверняка вычитали это в какой-нибудь книге минувшей ночью, пока я спала. Иначе вы сказали бы мне это еще вчера в автобусе.

Он с виноватым видом ответил:

— Странно все-таки, даже в мелочах вы всегда разоблачаете меня. Да, вчера вечером я нашел книгу в гостинице и хотел произвести на вас впечатление.

— Продолжайте в том же духе. Что еще вы узнали?

— Маис растет сам по себе. Крестьянам приходится работать всего несколько недель в году. Вот откуда у них бралось время, чтобы построить столько храмов. — И с неожиданной запальчивостью он добавил: — Представляете себе такую жизнь! Есть тортильи и таскать камни под этим солнцем! Есть и потеть, надрываясь на работе, потеть и есть, и так изо дня в день! Человеческих жертв было не так уж много, и они — не самое худшее. Но подумайте о миллионах несчастных, которых воины и жрецы превратили во вьючных животных! И почему? Из-за дурацкого тщеславия!