Амели Нотомб - Влюбленный саботаж

Эта школа была замечательна еще тем, что четверть учеников не знали ни слова по-французски и даже не собирались учить. Родители отправили их туда, потому что не знали, куда их девать и потому что хотели отдохнуть в кругу взрослых и насладиться режимом на месте.

Среди нас были перуанцы и другие марсиане, которых мы мутузили для развлечения, и чьи крики совершенно нельзя было понять. О французской школе у меня сохранились наилучшие воспоминания.

Для Елены это тоже была первая в жизни школа.

Я дрожала. Я обожала этот вертеп, но мысль о том, что такое хрупкое создание попадет в столь опасное место, меня ужасала. Она же ненавидела насилие!

В любом случае, я дала себе слово разбить лицо всякому или всякой, кто тронет ее хоть пальцем. Тогда уж, наверное, она обратит на меня внимание. Тем более, что обидчик, скорее всего, сделает из меня отбивную, а Елена надо мной посмеется.

Однако, мне не пришлось вмешаться.

Чудо следовало за Еленой по пятам. С первого учебного дня вокруг моей возлюбленной возникла аура мира, спокойствия и галантности. Она могла проходить через самые кровавые битвы, аура следовала за ней повсюду. Все это произошло само собой: никто бы не осмелился поднять руку на такую красоту и величие.

В четыре часа она возвращалась в гетто такой же чистой и опрятной, как и утром.

Казалось, воинственная атмосфера школы не мешала ей, она ее не замечала. По крайней мере, делала вид, что не замечает. На переменах она медленно расхаживала по земляному двору с отсутствующим видом, счастливая своим одиночеством.

Однажды случилось то, что и должно было случиться. Ее одиночество не могло длиться вечно.

Такая высокомерная красота, как у нее, внушала желание держаться на почтительном расстоянии. Никогда не думала, что какой-нибудь смельчак отважится приблизиться к ней. В любви я познала много страдания, но я еще не испытала ревности.

И каково же было мое удивление, когда однажды утром я увидела, как какой-то жизнерадостный оболтус что-то рассказывал маленькой итальянке.

И чтобы послушать его она остановилась.

И она слушала его. Она удостоила мальчишку взглядом. И ее глаза и рот были именно такими, какие бывают у того, кто слушает.

Конечно, нельзя было сказать, что она им восторгалась или была заинтересована, но она по-настоящему слушала. Она одарила его своим вниманием.

Я видела, что этот мальчишка существует для нее.

И существовал он по меньшей мере минут десять.

А поскольку он учился с ней в одном классе, одному Богу известно, сколько он еще просуществует, а я не буду об этом знать.

Какая подлость!

Тут следует кое-что пояснить.

До четырнадцати лет я делила человечество на три вида: женщины, маленькие девочки и смешные существа.

Прочие различия казались мне из области анекдотов: китайцы или бразильцы (к немцам это не относилось), господа или рабы, красивые или уродливые, взрослые или старики, все эти различия были, конечно, важны, но не раскрывали человеческой сути.

Женщины были очень нужными людьми. Они готовили еду, одевали детей, учили их завязывать шнурки, наводили чистоту, создавали младенцев у себя в животах, они носили интересную одежду.

Смешные существа были совершенно непригодны. Утром взрослые существа уходили "на работу", которая была школой для взрослых, то есть заведением бесполезным. Вечером они встречались с друзьями - малопочтенное занятие, о котором я уже рассказывала.

На самом деле взрослые смешные существа были очень похожи на смешных существ-детей с той существенной разницей, что они утратили прелесть детства. Но их функции не менялись, и внешний облик тоже.

Зато между женщинами и маленькими девочками была огромная разница. Прежде всего, с первого взгляда было видно, что они были разного пола. И потом, их предназначение существенно менялось с возрастом. Девочки переходили от бесполезности детства к первостепенной роли женщин, в то время, как смешные существа оставались бесполезными всю жизнь.

Единственные смешные, которые на что-то годились, были те, которые подражали женщинам: повара, продавцы, учителя, врачи и рабочие.

Потому что эти профессии были прежде всего женскими, особенно последняя: на многочисленных пропагандистских плакатах, которыми кишел Город Вентиляторов, рабочие всегда были женщинами, толстощекими и жизнерадостными. Они так весело ремонтировали пилоны, что у них румянец играл на лицах.

Деревня не отставала от города. На плакатах были только радостные и энергичные крестьянки, в экстазе вязавшие снопы.

Взрослые смешные в основном занимались притворством. Так, китайские солдаты, окружавшие гетто, притворялись опасными, но никого не убивали.

Я хорошо относилась к смешным существам, тем более, что их судьба казалась мне трагичной: они ведь были смешными с рождения. Они рождались с этой нелепой штукой между ног, которой они так патетически гордились, и отчего были еще смешнее.

Смешные-дети часто показывали мне этот предмет, и я всегда хохотала до слез. Это их удивляло.

Однажды я не сдержалась, и сказала одному из них с искренней симпатией:

Бедняга!

Почему? - недоуменно спросил он

Это должно быть неприятно.

Нет, - заверил он.

Не нет, а да, это сразу видно, если вас по нему стукнуть.

Да, но так удобнее.

Что?

Мы писаем стоя.

Ну и что?

Так лучше.

Ты думаешь?

Чтобы писать в немецкие йогурты, нужно быть мальчиком.

Я задумалась. На это можно что-нибудь возразить, но что? Потом что-нибудь придумаю.

Элитой человечества были маленькие девочки. Человечество существовало ради них.

Женщины и смешные существа были калеками. Их тела были так нелепы, что вызывали смех.

Только маленькие девочки были совершенны. Ничего не торчало из их тел, ни причудливые отростки, ни смехотворные протуберанцы. Они были чудесно сложены, их силуэт был гладким и обтекаемым.

Они не приносили материальной пользы, но они были нужнее, чем кто бы то ни было, ибо они были воплощенной красотой - истинной красотой, которой можно только наслаждаться, которая ни в чем не стесняет, где тело - это истинное счастье с головы до ног. Надо быть маленькой девочкой, чтобы понять, каким чудесным может быть тело.

Чем должно быть тело? Только источником удовольствия и радости.

Как только тело начинает тяготить и становится препятствием, все пропало.

У прилагательного "гладкий" почти нет синонимов. И не удивительно: ведь словарь счастья и удовольствия во всех языках беден.

Слово "обтекаемость" прекрасно показывает, чем может быть счастливое тело.

Платон считал тело помехой, тюрьмой, и я сто раз соглашусь с ним, но только не в случае с маленькими девочками. Если бы Платон мог побыть девочкой, он узнал бы, что тело это, напротив, - источник свободы, самый головокружительный трамплин в наслаждение, это классика души, это чехарда идей, ловкость и быстрота, единственная отдушина для бедного мозга. Но Платон ни разу не вспомнил о маленьких девочках, их слишком мало в Идеальном Мире.