Амели Нотомб - Влюбленный саботаж

"Вселенная существует ради меня".

Мои родители, коммунизм, ситцевые платья, сказки "Тысячи и одной ночи", натуральные йогурты, дипломатический корпус, враги, запах вареного кирпича, прямой угол, коньки, Чжоу Эньлай, орфография и бульвар Обитаемого Уродства: здесь не было ничего лишнего, ведь все это было частью моей жизни.

Мир начинался и оканчивался мною.

Китай грешил излишней скромностью. Срединная империя? Само название говорило об ограниченности. Китай может быть серединой планеты при условии, что он будет знать свое место.

Я же могла отправляться куда захочу, центр тяжести следовал за мной по пятам.

Благородство - это еще и умение признать очевидное. Нечего скрывать, что мир миллиарды лет готовился к моему появлению на свет.

Что будет после меня не важно. Наверняка, понадобятся еще миллиарды лет, чтобы завершить летопись моей жизни. Но эти мелочи меня не занимали, слишком много у меня было дел. Все эти досужие домыслы я оставляла моим летописцам и летописцам моих летописцев.

Витгенштейн был вне игры.

Он серьезно провинился, потому что писал. И за это его следовало предать забвению.

Пока китайские императоры ничего не писали, Китай процветал. Упадок его начался в ту минуту, когда император взялся за перо.

Я ничего не писала. Когда надо поражать гигантские вентиляторы и гнать коня галопом, когда нужно просвещать армию, сражаться плечом к плечу и унижать врагов, ты шествуешь с гордо поднятой головой и тебе не до писанины.

И, однако, именно там, в городе Вентиляторов, начался закат моей славы.

Это случилось в ту минуту, когда я поняла, что центром вселенной была вовсе не я.

Это началось в тот миг, когда я, очарованная, узнала, кто был центром вселенной.

Летом я всегда ходила босиком. Добросовестный разведчик не должен носить обувь.

И мои шаги были также бесшумны, как движения запрещенной некогда гимнастики Тай Цзи Цюань, которой в пугающей тишине и тайне занимались некоторые фанатики.

Торжественно и бесшумно пробиралась я в поисках врага.

Сан Ли Тюн был таким унылым, что для того, чтобы выжить в нем, нужны были бесконечные приключения.

И я прекрасно выживала, ведь приключением была я сама.

Рядом с соседним домом остановилась незнакомая машина.

Вновь прибывших иностранцев поселили в гетто, чтобы изолировать от китайцев.

В машине были большие чемоданы и четыре человека, среди которых и был центр вселенной.

Центр вселенной поселился в сорока метрах от меня.

Центром вселенной была итальянка по имени Елена.

Она стала центром вселенной, как только ее нога коснулась бетона Сан Ли Тюн.

Ее отцом был маленький беспокойный итальянец, а матерью высокая индианка из Суринама со взглядом, пугающим как "Светлый путь".

Елене было шесть лет. Она была красива, как ангел с открытки.

У нее были огромные темные глаза и пристальный взгляд, а кожа цвета влажного песка. Ее черные как смоль волосы спускались ниже пояса и блестели, словно натертые воском.

Ее восхитительный носик лишил бы Паскаля памяти.

Овал щек был очарователен, но хватало одного взгляда на красиво очерченный рот, чтобы понять, что девочка была злой.

Ее тело было гармонично: плотное и нежное, по-детски лишенное выпуклостей, а силуэт такой неправдоподобно четкий, словно ей хотелось ярче выделиться на общем фоне.

"Песнь песней" по сравнению с описанием красоты Елены годилась лишь для инвентаризации мясной лавки.

С первого взгляда было ясно, что любить Елену и не страдать, было также невозможно, как изучать французскую грамматику без учебника Гревиса.

В тот день на ней было прелестное платье с белым английским шитьем. Я бы сгорела со стыда, если бы мне пришлось так вырядиться. Но Елена не принадлежала к нашей системе ценностей, и в этом платье она была прекрасна, как ангел, украшенный цветами.

Она вышла из машины, не заметив меня.

Возможно, такой манеры поведения она придерживалась весь год, который нам предстояло провести вместе.

Китай не ограничивался разного рода мистификациями, он во всем устанавливал свои законы.

Небольшой урок грамматики.

Правильно говорить: "Я научился читать в Болгарии", или "Я встретил Евлалию в Бразилии". Но было бы неверным сказать: "Я научился читать в Китае", или "Я встретил Евлалию в Китае". Говорят: "В Китае я научился читать", или "В Пекине я встретил Евлалию".

Нет ничего коварнее синтаксиса.

И в данном случае это очень важно.

Так, неправильно говорить: "В 1974 году я высморкался", или "В Пекине я завязал шнурки". Нужно, хотя бы, добавить "в первый раз", иначе режет слух.

Неожиданный вывод: если китайские рассказы столь удивительны, в этом прежде всего виновата грамматика.

А когда к синтаксису примешивается мифология, это радует стилиста.

И если соблюдены требования стиля, можно рискнуть написать следующее: "В Китае я познала свободу".

Можно придать высказыванию скандальный оттенок: "Я познала свободу в чудовищном Китае времен Банды Четырех".

Или оттенок абсурда: "Я познала свободу в тюремном гетто Сан Ли Тюн".

Подобное противоречие можно извинить только тем, что это правда.

В этом кошмарном Китае взрослые чувствовали себя подавленно. Их возмущало то, что они видели, а то, чего не видели, возмущало еще больше.

И только дети были довольны.

Страдания китайского народа их не волновали.

Быть загнанными в бетонированное гетто с сотнями других детей, казалось им счастьем.

Я сильнее других ощущала эту свободу. Я только что приехала из Японии, где провела несколько лет и ходила в японский детский сад, а там это все равно, что служба в армии. Дома за мной присматривали гувернантки.

В Сан Ли Тюн никто не следил за детьми. Нас было так много в таком тесном пространстве, что это казалось лишним. И по неписаному закону родители, прибывая в Пекин, предоставляли детей самим себе. Каждый вечер взрослые, спасаясь от депрессии, уходили куда-нибудь развлекаться, а нас оставляли одних. С наивностью, свойственной их возрасту, они думали, что мы устанем и ляжем спать в девять.

Каждый вечер мы посылали кого-нибудь следить за родителями и предупреждать об их возвращении. И вот тут начиналась беготня. Дети разбегались по своим углам, одетыми прыгали в кровать и притворялись, что спят.

Потому что ночью было лучше всего играть в войну. Испуганные крики врагов лучше звучали в темноте, засады становились более таинственными, а моя роль разведчика приобретала еще больший освещающий смысл: на своем иноходце я чувствовала себя живым факелом. Я не была Прометеем, я была огнем и похищала себя самое. С восторгом наблюдала я, как мой огонек украдкой пробегал по темным китайским стенам.