Бранислав Нушич - Ослиная скамья (Фельетоны, рассказы)

"Уважаемый господин!

Я восхищаюсь Вами. Вы человек, которого нужно изучать. На улице Вы стоически принимаете пощечины, предназначенные вовсе не Вам, а в полиции, как истинный философ, Вы отказываетесь от полученных Вами пощечин. Предоставив в мое распоряжение обе щеки, Вы дословно следовали заповеди Христа: "Если тебя ударят по правой щеке, подставь левую". А здравую народную философию, которая гласит: "Пусть не знает правая рука того, что делает левая", Вы применили так: пусть не знает полиция того, что случилось на улице. Сударь, Вы меня восхищаете. Ни в одной драме со времен Шекспира я не встречал такого характера.

В знак внимания и уважения посылаю Вам бесплатный билет на завтрашний спектакль, в котором буду играть главную роль.

Уважающий Вас и т. д.".

Господин Пера горько улыбнулся, на какое-то мгновение у него промелькнула мысль отнести бесплатный билет практиканту Спасою, которого он терпеть не мог за то, что тот опередил его по службе, но чувство христианского милосердия взяло верх. Он прошептал про себя: "Грешно, когда человек ни за что ни про что получает пощечины", и разорвал бесплатный билет.

ПОКОЙНЫЙ СЕРАФИМ ПОПОВИЧ

Вчера мы проводили в последний путь Серафима Поповича. На похоронах были: я, казначей господин Андрей, капитан Яков, инженер Еша и многие другие. После похорон мы зашли в трактир и очень долго говорили о покойном господине Серафиме. Каждый счел своим долгом что-нибудь о нем рассказать. Инженер Еша вспоминал даже такие случаи, в которые трудно поверить, но мы не принимали это всерьез, так как привыкли к тому, что Еша всегда немного перебарщивает.

Между тем все, что являлось истиной, причем истиной вполне достоверной, можно изложить в нескольких словах. Покойный Серафим был чиновник сорока шести лет. Кем был до этого и как стал чиновником, наверное, он и сам уже не помнил. Тридцать два года он служил архивариусом в окружном управлении, вел протоколы, работал регистратором и одно время был даже кассиром. Дважды его хотели назначить в комиссию по подготовке проектов постановлений, но оставили эту затею, убедившись, что у него нет к этому никаких способностей. Он был чиновником до мозга костей. Каждый волосок на его голове был чиновником. Когда он шел, то был озабочен тем, чтобы идти по-чиновничьи; если ел, то старался есть по-чиновничьи, и даже когда был один в комнате, любую мысль, которая казалась ему недостойной чиновника, решительно отгонял от себя.

На его могиле со спокойной совестью можно было написать: "Настоящий чиновник".

Бедняга совсем разучился даже разговаривать по-человечески с людьми и говорил только языком официальных документов. Он позабыл все фразы обычного разговора и настолько сжился с канцелярским языком, что над ним часто подсмеивались.

Встретишь его, бывало, на улице и спросишь:

- Ну как, господин Серафим, поживаете?

А он поднимет брови, сдвинет очки на лоб и отвечает:

- В ответ на наш вопрос - благодарю, здоров.

Потом немного подумает и продолжает:

- В связи с предыдущим моим ответом на ваш вопрос могу вам сообщить, что меня несколько беспокоит насморк.

Купит, например, что-нибудь на рынке, отдаст слуге, чтобы тот отнес домой, и обязательно скажет:

- Поручаю тебе доставить эти покупки моей жене, с тем чтобы она по получении их надлежащим образом известила меня об этом.

Так примерно рассказывал инженер Еша, и хотя он немного преувеличивал, все, в общем, соответствовало действительности. В этом я и сам имел случай убедиться.

Я бывал в доме покойного. Он давно уже похоронил жену и жил вместе со своим сыном, практикантом окружной канцелярии, жили они тихо и мирно, как живут пенсионеры.

Когда его перевели на пенсию, о чем он и сам просил, он все же очень опечалился. Ничего не было для него тяжелее, чем расстаться с канцелярией. Он настолько сжился с канцелярией и полюбил все, с чем имел в ней дело, что попросил господина начальника подарить ему на память линейку, которой пользовался ровно шестнадцать лет.

Первые дни жизни на пенсии господин Серафим был очень удручен: вставал рано, как и прежде, одевался и с беспокойством поглядывал на часы, боясь опоздать, а когда выходил на улицу и вспоминал, что ему уже некуда идти и нечего делать, со слезами на глазах возвращался домой, вставал у окна и смотрел на улицу, смотрел, как идут в канцелярию чиновники, и думал: "Счастливые!"

Наконец, когда тоска по канцелярии совсем извела его, он нашел лекарство: завел канцелярию у себя дома и стал управлять своим хозяйством совершенно по чиновничьи.

В его спальне, кроме кровати, шкафа, вешалки и клетки с какой-то птицей между окнами, стояла длинная скамья, на которой лежали теперь три открытых конторских книги. На большом столе в комнате полно бумаг, чернильница, перья, линейки и тут же уже известная "шестнадцатилетняя" линейка. За столом сидел он, сухощавый, с зеленоватыми глазами, мерцающими сквозь толстые стекла очков, всегда гладко выбритый, в чистом белом жилете.

В этой странной канцелярии каждому прежде всего бросался в глаза висящий на стене большой лист бумаги, на котором крупными буквами было написано: "Правила внутреннего распорядка". А вот несколько статей из этих правил:

Ст. 1. В доме постоянно должны поддерживаться чистота и порядок.

Ст. 2. Запрещаю в любой части дома плевать на пол.

Ст. 3. Младшие не должны ссориться в доме и не смеют вступать в пререкания, если я делаю замечание.

Ст. 4. Ворота надлежит закрывать каждый вечер в 8 часов, а открывать утром только по моему приказу.

Ст. 5. Мой сын должен приходить домой не позже 9 часов вечера.

Ст. 6. Служанка Ката должна представлять отчет о расходах на рынке каждый день в 9 часов утра.

Ст. 7. Каждую субботу до полудня в доме должно быть все вычищено и убрано. Двор убирается так же, как и все остальные помещения.

В этих правилах, насчитывавших тридцать две статьи, было много других указаний, а самим правилам был присвоен "входящий номер 19", и скреплены они были подписью: "Глава дома Серафим Попович".

Помимо этих правил, господин Серафим ежедневно издавал особые приказы, требовал объяснений, составлял проекты, вел записи в журналах входящих и исходящих бумаг, так что всегда был по горло занят.

Так, например, приходит служанка Ката и говорит:

- Сударь, намедни ветром разбило на кухне два окна.

- Хорошо, знаю, видел! - отвечает Серафим, берет лист бумаги и пишет следующее:

"Сегодня пришла Ката и заявила, что на кухне ветром разбиты два окна. Так как я лично удостоверился в этом непосредственно на месте, как и в том, что здесь нет никакой вины Каты, и так как действительно необходимо застеклить эти два окна, ибо в противном случае Ката простудится, принимаю решение: сегодня же позвать стекольщика Мату, чтобы он в срок от двух до трех часов вставил на кухне стекла и затем представил мне счет к оплате. Решение сообщить Кате для исполнения".