Фрэнк О'Коннор - Гамлет и Дон Кихот

От времени до времени, когда я один и никого к себе не жду, я вынимаю их из ящика и, глядя на них, вспоминаю молодые дни и товарища тех дней, безвозвратно улетевших..."

Что ж, прикажете считать, что рассказчик хранит в ящике своего стола "устаревшую социальную систему"?

Или, может быть, проводит время, любуясь "гнилостью старой Руси"? Ну уж нет. А мораль этой истории - если вообще можно говорить о том, что Тургенев преподносит нам какую-то мораль, - скорее всего та, что содержится в многократно осмеянных, чуть ли не презираемых строках:

Дитя, будь добрым, умным, благородным,

Будь справедлив в делах своих и горд,

И будет путь твой к Вечности свободным,

Как мощных струн аккорд.

[Пер. Г. Усовой]

"Старые портреты" - пожалуй, величайший из всех тургеневских рассказов; право, если бы мне пришлось выполнять дурацкое задание - "назовите лучший в мире рассказ", я, вероятно, указал бы на него. В нем нет сюжета, но по манере он не совсем такой, как рассказы из "Записок охотника". На первый взгляд, он написан небрежно, в форме воспоминаний, и только вчитавшись в него, начинаешь понимать, с какой тшательностыо он построен. Тема рассказа - любимый Тургеневым восемнадцатый век, который он изображает на примере старой четы, и в этих персонажах отражается все, что казалось Тургеневу удивительным в этом удивительном веке. Написан он легко, весело, и, принимаясь за рассказ, наслаждаешься еще одной историей, подобной гоголевским "Старосветским помещикам", о простодушной старой чете. Но вот мы видим старика при смерти, и внезапно настроение рассказа меняется, и мы присутствуем при необыкновенной сцене, которую ни один писатель в мире не сумел бы написать. В ней повторяются все милые домашние шутки, знакомые по первой половине рассказа, но теперь они исполнены почти неземной горечи.

"Алексис! - вскрикнула она вдруг, - не пугай меня, не закрывай глазки! Аль болит что?" - Старик посмотрел на жену. - "Нет, не болит ничего... а трудновато...

дышать трудновато". Потом, помолчав немного: "Маланьюшка, - промолвил он, - вот и жизнь проскочила, - а помнишь, как мы венчались... какова была парочка?" - "Была, красавчик ты мой, Алексис ненаглядный!"

Старик опять помолчал. "Маланьюшка, а встретимся мы на том свете?" "Буду о том бога молить, Алексис".

И старушка залилась слезами. "Ну не плачь, глупенькая; авось, нас там господь бог помолодит - и мы опять станем парочкой!" - "Помолодит, Алексис!" - "Ему,господу, все возможно, - заметил Алексей Сергеич. - Он чудотворец! - пожалуй, и умницей тебя сотворит... Ну, душка, пошутил; дай поцелую руку". - "А я твою".

И оба старика поцеловали друг у друга в подвертку руку.

Алексей Сергеич начал утихать и забываться. Маланья Павловна умиленно глядела на него, сбрасывая кончиком пальца слезинки с ресниц. Часа два просидела она так. "Започивал?" - спрашивала шепотом старушка, что молиться хорошо умела, высовываясь из-за Иринарха, который неподвижно как столб стоял у двери и пристально смотрел на отходившего барина. "Почивает", - отвечала Маланья Павловна тоже шепотом.

И вдруг Алексей Сергеич открыл глаза. "Подруга моя верная, - пролепетал он, - супруга моя почтенная, в ножки тебе бы поклонился за всю твою любовь и верность - да где встать? Дай, хоть перекрещу тебя". Маланья Павловна придвинулась, наклонилась... Но приподнятая рука упала бессильно на одеяло - и через несколько мгновений не стало Алексея Сергеича..."

Есть в "Дневнике" Гонкуров удивительное место:

кружок французских друзей Тургенева - Флобер и другие писатели из его окружения - рассуждают о том, что никто из них ни разу не был влюблен, а потом слушают, словно зачарованные, рассказ Тургенева о его любви к крепостной девушке. И любовь эта кажется им необычайной. Знай они "Старые портреты", она вряд ли показалась бы им такой уж необычайной.

И тут же Тургенев делает резкое отступление к, казалось бы, совсем иной истории - истории крепостного кучера Алексея Сергеича, формально принадлежащего другому помещику, которому и надлежало в конце концов его возвратить и которого он грозился убить, если это произойдет. Никто не обратил внимания на угрозу потешника-кучера, однако он привел ее в исполнение, сам угодив в рудники до конца своих дней. Рассказ заканчивается словами: "Хороша старина... ну, да и Бог с ней!" И в этом удивительном рассказе выразился не только весь восемнадцатый век, но и весь Тургенев, а на свете мало писателей, обладающих той же полной мерой истинной человечности, какой обладал Тургенев.