Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант

Неожиданно откровенный монолог Леонида Николаевича ошеломил Ефима, ему показалось на миг: вот-вот разверзнется пол, и он рухнет куда-то... Он интуитивно ухватился рукой за стул, едва не потерял сознание. «Как же так? Как же так?» - стучало в голове.

- Как же так, Леонид Николаевич, - произнес он упавшим голосом, - получается, что и вы бессильны? И вы, извините за прямоту, считаете возможным жить в шорах? Или я ничего не понимаю?

Горькая улыбка промелькнула на лице Леонида Николаевича.

- Умный вы, молодой человек, но до корня явлений не добрались. Кто я, по-вашему? Бог? Вы хотите, чтобы я прыгнул выше крыши? А крыша-то вон какая, - он вытянул до предела руку над головой.

- Я вас правильно понял: крыша - это наша Система?

Леонид Николаевич испуганно глянул на Ефима, на дверь, на телефонные аппараты, стоящие рядом на ореховом столике, ничего не ответил.

Ефим нечаянно перевел взгляд от Леонида Николаевича на портреты Ленина, Сталина и Жданова на стенах. Почудилось, лица на портретах перекосило в злобной гримасе. Восточные очи Иосифа Виссарионовича метали молнии.

- Теперь перейдем к протоколу заседания парткома вашего завода, — донесся до ушей Ефима будто, приглушенный голос Леонида Николаевича. - Во-первых, как он попал в ваши руки?

Ефим рассказал все как было. Леонид Николаевич выслушал его, не перебивая, не задавая ни одного вопроса, пытливо в него вглядываясь, словно взвешивая что-то.

- Допустим, я вам поверил, - сказал он. - Куда прикажете передать это? Конечно же, в ведомство товарища Берии? Как, по-вашему, распорядятся им на Лубянке?

Ефим развел руками.

- Не знаете? Скажу о вероятном развитии событий. Товарищ Берия потребует к себе ответственных обманщиков. Пристыдит, пригрозит: «Знаете, чем это пахнет?» Те хорошо знают, чем это пахнет, повинятся: мол, поспешили с рапортом, однако объект действительно на выходе в серию, будет готов через три дня. «Через два», - скажет Лаврентий Павлович и отпустит их с миром.

Леонид Николаевич импровизировал вполголоса. Но для Ефима ошеломляющий монолог громом врывался в уши, звонкими оглушающими волнами отзывался в голове.

- Это еще не все, товарищ Сегал, - продолжал между тем Леонид Николаевич. - Товарищ Берия немедленно прикажет выяснить, кто передал мне протокол. Я вынужден буду назвать ваше имя. Вас пригласят на Лубянку, не дай Бог, не захотят поверить вашей и в самом деле не очень правдоподобной истории с загадочной незнакомкой, предъявят вам обвинение в политической диверсии... Можно не продолжать?

На глазах потрясенного Ефима Леонид Николаевич лист за листом в мелкие клочки порвал сверхсекретный протокол, Ефимово письмо об операции «Мясо», бросил обрывки в мусорную корзинку.

- Так-то будет вернее, товарищ Сегал. Правдивое у вас сердце, горячая голова, но послушайтесь моего совета: не беритесь за непосильные задачи, бросьте донкихотствовать, так и шею сломать недолго... Я пригласил вас, признаюсь, отчасти из любопытства, больше - из гуманных соображений. - Он снова подошел к двери, прислушался, вернулся, подсел к Ефиму. - Я рад был встретиться с вами. Представьте себе, - вполголоса продолжал он, - вы для меня - символ надежды. Хорошо, что на Руси не перевелись такие беспокойные, честные головы. Но предупреждаю вас, нет, прошу, берегитесь! И запомните, пусть следующее мое откровение будет для вас своеобразным талисманом и компасом: мы строим коммунизм грязными руками, да, грязными руками и далеко не светлыми методами... И еще запомните: в этом кабинете вы ничего подобного не слыхали.

- Все! - не глядя на Надю, глухо сказал Ефим, возвратившись со знаменательного свидания. Как он добрался домой - одному Богу известно. Открывшая ему дверь Надя побледнела, взяла, как ребенка, за руку, без всяких ненужных расспросов уложила в постель, заставила проглотить успокоительное.

Многочасовой сон сделал доброе дело. Лишь поздним утром следующего дня Ефим проснулся бодрым, почти здоровым.

- Как ты себя чувствуешь? - спросила Надя, полная ожидания и плохо скрытой тревоги.

- Ничего, только голова побаливает. Который час? Мы на работу не опоздали? - он сбросил с себя одеяло.

- Лежи, лежи, герой, отдыхай. На работу мы уже не опоздали. Пока ты спал, я вызвала врача на дом. Не могла же я оставить тебя одного в таком состоянии.

- Врача? На дом? Я не болен... Ах, да! Вчерашнее... - внезапно перед взором Ефима выросла сухопарая высокая фигура Леонида Николаевича. «Не беритесь за непосильные задачи, - слышались его слова, - не донкихотствуйте, послушайте доброго совета».

Отвечая на немой вопрос жены, Ефим устало сказал:

- Скверно, Наденька, очень скверно... Нет, я в нем не ошибся, человек неплохой, принял и проводил меня дружелюбно, сочувственно... Короче говоря, мое письмо и протокол он порвал при мне и выбросил в мусорную корзинку.

- Как?! - ахнула Надя.

- Да, и, наверно, правильно сделал. Так лучше и для нас, и для него. - Ефим пересказал содержание беседы, добавив: - Видишь, и такие колоссы, как Леонид Николаевич, не больше чем рабы ими же порожденной Системы. Пока они служат ей... я хотел сказать - верой и правдой, нет: видимостью веры и ложью, - Система к ним благоволит. Чуть что не по ней - и их, сильных в наших глазах, давит, как мух. И они трепещут перед ней, как перед карой небесной. Ты бы видела, как он поплотнее закрывал дверь в свой кабинет, очевидно, опасался помощника, наверняка эмгэбэшника, говорил со мной почти шепотом.

- Неужели и за ним следят? Может быть, тебе показалось, что он боится?

- Показалось? Не-ет! Он до такой степени осторожничал, что даже забыл замаскировать свою боязнь. Если бы я сам, своими глазами не видел, не поверил бы.

- Как же мы будем жить дальше? Мы же с тобой открыты всем ветрам, легко ранимы, незащищены?

- Ай-ай-ай! - с ласковым укором сказал Ефим. - Ты порой бываешь такой сильной, таким молодцом, поддерживаешь меня, подбадриваешь, если ненароком раскисну... Ничего, не печалься, солнце еще светит, в наш с тобой мир никакая мерзость не проникнет, не опоганит его. Это главное, это опора.

Влажными от слез глазами посмотрела Надя на мужа, просунула русую головку под его руку, как птенец под крыло матери, крепко прижалась к нему. Ей и невдомек было, что в эту минуту ее героический супруг сам с удовольствием нырнул бы под чье-нибудь сильное крыло.

Наступивший 1948-й год нес значительные перемены в жизнь молодой четы. Мария Щукина, подспудно готовившая изгнание Ефима из редакции, в один из майских дней вызвала его к себе, усадила напротив, с показной озабоченностью заявила:

- Не хотела тебя расстраивать, понимаешь. У меня для тебя неприятная новость. - Она сделала долгую паузу, не сводя с Ефима недобрых глаз, пытаясь угадать, какой эффект произвели ее слова. У него сердце екнуло, но он собрал всю волю, чтобы ни одним мускулом лица не выдать волнения. Тогда она нанесла удар сплеча. - Решением вышестоящих организаций должность ответственного секретаря с первого июня ликвидируется. Его функции я возлагаю на моего заместителя Адамович, даю ей в помощь Жору Белоголовкина. - Щукина вновь помолчала. Уж теперь-то она увидит на лице Сегала смятение. Он оставался бесстрастен. Тогда она выпалила в упор: - Хочешь - можешь немедленно увольняться, не хочешь - оставайся рядовым литработником с окладом девятьсот рублей, то есть на четыреста рублей меньше, чем ты до сих пор получал. Ничего другого предложить тебе не могу.