Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант

- По местам, товарищи, давайте работать, а то совсем нечего засылать в набор... Тебя, Ефим, прошу не уходить.

Они остались одни. Гапченко протянул Ефиму пачку папирос.

- Что ты думаешь об этом случае?

- Это не случай, скорее закономерность, закономерность отношения между больным и врачом-формалистом. Здесь требуется доскональная проверка.

- Ну и пусть проверяют, без нас... Я вот что хотел тебе сказать. В редакцию прибыло письмо на мое имя. Личную почту Анфиса передает мне нераспечатанной. Вот, прочти.

Анонимный автор сообщал: «Ваш работник Е. Сегал в бытовом смысле разлагающийся человек. Частенько по вечерам хорошенько выпивши является в женское общежитие, пристает к девчатам, выражается скверными словами. И откуда у него столько талонов на водку, чтобы каждый день прикладываться к стакану? Обратите внимание, товарищ редактор, может такой тип работать в редакции? Доброжелатель.»

- А что - здорово! - рассмеялся Ефим. - Знаете, как говорят в народе - ври больше, авось что и останется! Неужели вы этому поверили?

Гапченко пристально посмотрел на Ефима.

- Нет, не поверил. Меня удивило другое: почему ни разу ни на одного из наших сотрудников не поступало ничего подобного? Может, ты и вправду не очень хорошо ведешь себя в общежитии? Выпьешь, петушишься перед девчатами... А ты у людей на виду.

- Вот именно. И что бы ни делал, предпочитаю не забывать, что хожу на двух ногах, а не на четырех или копытах. А там уж, корреспондент я или рабочий - дело десятое.

- Согласен, но кому и зачем понадобилось поливать Ефима Сегала нечистотами?

- Ну, это понятно: тому или тем, для кого корреспондент Сегал, словно кость в горле. Попомните, Федор Владимирович, если я не перестану тревожить негодяйскую рать, то ли еще будет!

Гапченко чуть подумал, затем порвал анонимку, швырнул обрывки в мусорную корзину.

- А теперь вот что. Я хочу поручить тебе проштудировать очень важный производственный вопрос. В цехе Цидилкина идет большой брак деталей. Брак попадает на сборку даже после техконтроля. Постарайся докопаться, почему так происходит... Через три дня жду от тебя обстоятельную статью.

Отказ Гапченко заниматься делом Кондакова Ефиму был понятен: хлопотно и, скорее всего, безрезультатно. А вот почему Софья Самойловна так горячо защищала врача Богатикову?

- Анфиса Павловна, - собираясь на завод, спросил Ефим машинистку, - к кому из терапевтов медсанчасти прикреплена редакция?

- Разве вы не знаете? - удивилась она. - Наш врач - Лариса Александровна Богатикова.

Та-ак, улыбнулся про себя Ефим, ай да Софья Самойловна!

Не теряя времени, он написал письмо в «Известия» от имени Анны Кондаковой.

- У меня к вам большая просьба, - обратилась Алевтина к Ефиму, - Федор Владимирович поручил мне написать очерк о комсомольской бригаде сборщиков. Нужный материал я собрала. Хочется написать получше. Если вам не трудно, помогите.

- С удовольствием, - сразу же согласился Ефим, - правда, в ближайшие дни я буду занят в цехе Цидилкина. Вот вечерами - пожалуйста! Могу задержаться в редакции после работы, хоть сегодня.

- У меня другое предложение, более приятное, по-моему. Приезжайте сегодня вечерком ко мне домой. В спокойной домашней обстановке и поработаем. Согласны?

- Согласен, - не задумываясь ответил Ефим.

Он почувствовал необъяснимую радость от неожиданного приглашения Тины, Тиночки... Но почему? Ведь разумом он ее начисто отвергал - холодную, фальшивую от нарумяненных бодягой щечек до модулирующего голоса, неестественной походочки. А сердцем?.. И оно не очень-то лежало к Тине Крошкиной. Но наперекор доводам и разума и сердца, вот сейчас, когда Тиночка пригласила его к себе, он ощутил прилив волнующего тепла.

«Поди разберись, что тут к чему и почему? - думал Ефим, поругивая себя. - Не терпится тебе попасть в Тинины лапки, осел! Разве не знаешь, скольких простофиль она водит за нос?.. И вообще, зачем она тебе нужна?» Раздираемый противоречивыми чувствами, он в тот же вечер поспешил на Тиночкин зов.

Шел он к ней пешком, шлепая калошами по весенним лужицам и ручейкам. На деревянном мосту, перекинутому через небольшую речушку московской окраины, остановился и с непонятным удовольствием засмотрелся на стремительно бегущий, вздутый талыми водами, мутный поток. Он любовался ничем не примечательным зрелищем с безотчетным восторгом, будто несла перед ним весенние воды и бело-голубые льдины неведомая раскрасавица, русская река, полноводная, могучая... И где-то глубоко внутри осознал, что идет он к Тине, потому что весна и он молод, что к Тине влечет его та же необоримая, необъяснимая сила, которая заставила любоваться эрзац-рекой, что его впечатлительной натуре свойственно увлекаться, принимать порой тщательно отшлифованную стекляшку за бриллиант... И еще направляется он к Тине потому, что стосковался по дому, по домашнему уюту и теплу. Последняя догадка подтвердилась, когда из сырой, слепой улицы он вступил в залитый электрическим светом крошкинский дом и тут же подумал о неизбежном возвращении в казенную, полупустую комнату общежития.

- А, Фима! Как раз к чаю поспели! - по обыкновению защебетала Тиночка. - Садитесь к столу, почаевничаем - и за дело!

Разговор за чаем клеился плохо. Как и в первое посещение, Ефим чувствовал едва скрытую неприязнь старых Крошкиных. Больше того, в эти минуты он остро ощущал пропасть между собой и этими чопорными обитателями зажиточного дома. Веяло от них кондовой обывательщиной, как и от окружающих их вещей, которые, как показалось вдруг Ефиму, создавали одновременно и манящий, и отталкивающий уют.

Взгляды стариков, устремленные порой на Ефима, вроде бы вопрошали: «Как ты очутился здесь, невзрачный человек, без дома, без роду, без племени?! Не иначе как очередная причуда Тинули». Ефиму неприятно было ловить на себе красноречивые взгляды, едва прикрытые натянутыми вежливыми улыбочками. И он очень обрадовался, когда Тина пригласила его в свою комнату, сравнительно небольшую, оклеенную розовыми в цветочек обоями. Да и все здесь было розовое: невысокая постель под розовым покрывалом, розовые чехлы на двух креслах, розовые занавески... В назойливую розовость никак не вписывался коричневый письменный столик с придвинутым к нему коричневым рабочим креслом из гнутого дерева.

- Стол и кресло - еще с моих студенческих лет, - сказала Тина. - Ах, студенческие годы, студенческие годы! -вздохнула она. - Чудесное время!

- «Коль нет цветов среди зимы, так и грустить о них не надо», - неожиданно вырвалось у Ефима.

- Но, но! - Тиночка обиженно погрозила пальчиком. -Что за намек? Я вам задам, «среди зимы»! У меня только лето наступает, и учтите: не бабье лето! «Среди зимы»!.. Ишь ты! Усаживайтесь-ка лучше в кресло, начнем работать.