Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант

- Наум Израилевич, - отрекомендовался он.

- Здравствуйте, здравствуйте, Ефим Моисеевич, хорошо, что пришли... Познакомьтесь, пожалуйста, с нашей доченькой, - сказала Рива Исааковна.

Со стула поднялась невысокая крепенькая женщина лет тридцати двух - тридцати четырех, лицом очень схожая с матерью: несколько крупные черты лица, карие, с типично иудейским разрезом глаза, лицо свежее, с румянцем, яркие ненакрашенные губы, прямые, черные, очень густые волосы.

- Рита, - сказала она просто, с улыбкой.

Ефим охотно пожал ее руку. После нескольких общих фраз, почти одинаковых при первой встрече малознакомых людей, Рива Исааковна обратилась к Ефиму:

- Не взыщите, Ефим Моисеевич, я не выдержала, поделилась с доченькой вашими необычными высказываниями...

- В пересказе мамы, - заметила Рита, - ваши суждения наводят на размышления. Но интересно это услышать от вас, из первых уст. Вы не против?

Ефим не заставил себя упрашивать: люди благожелательные, не праздно любопытные слушатели, а, как он надеялся, приятные собеседники.

- У нас с вашей мамой, — начал он, - шел разговор о самом волнующем ее вопросе — о преподавании литературы в наших школах. Согласитесь, литература, если судить о ней по сумме самых различных сведений, которые она содержит, должна считаться одной из главных учебных дисциплин, формирующих личность. А теперь представьте себе, что именно эту дисциплину учащимся преподносят заведомо тенденциозно, под угодным кому-то или чему-то углом зрения. То есть, в заданном ракурсе рассматривается и творчество, и сама личность любого писателя. А посему Достоевский - реакционер и мракобес, Есенин - кулацкий поэт и вообще под запретом. А кто такой Пушкин в школьной программе? На первом плане - борец против самодержавия и без пяти минут декабрист... Вы ведь помните?

Рита кивнула.

- О Бунине, уверен, многие школьники просто не слыхали. Зато Демьяна Бедного заставляют заучивать наизусть. Как Пушкина! Это не смешно, это страшно. Примеров того, как будущий гражданин впитывает и усваивает запрограммированную ложь - множество. А ведь это - на всю жизнь! Может ли надеяться учитель, в частности, ваша мама, что ее ученики научатся отличать черное от белого, искажение правды от самой правды? Я хочу сказать - научатся ли они самостоятельно анализировать, критически мыслить?.. Вас не утомила моя тирада?

- Нет-нет мне интересно.

- А что знают школьники, да только ли школьники, а и мы, взрослые, например, о современной зарубежной литературе? Боюсь, что постыдно мало. Многих писателей по идейным соображениям не переводят. Фильтруют: что можно, что - не можно, - Ефим махнул рукой, - мы духовно обделены, обобраны. Беден внутренний мир юношей и девушек, вступающих в жизнь... Так было в тридцатые годы, продолжается это и теперь, в сороковых... Так, видать, и пребудет до скончания «новой эры», - горячо и невесело закончил Ефим.

- Ну, что я вам говорила? — Рива Исааковна обратилась к своим домочадцам, как бы призывая их в свидетели чего-то диковинного. - От кого вы в наше время услышите такие крамольные речи? Ой! - Она вскочила с дивана. -Самовар там наверно убежал!

За чашкой чая беседа текла тепло, непринужденно.

- Ешьте, пожалуйста, коржики, - угощала хозяйка Ефима, - еврейские коржики с маком. Вы, наверно, давно не пробовали таких... Знаете, мне повезло: на днях получила по талону килограмм пшеничной муки. А мак у меня еще Бог ведает с какого времени. Вот я и испекла коржики специально для гостя, как-никак - еврей, вспомнит маму, детство.

Коржики Ривы Исааковны оказались точь-в-точь такими же, как те, что много-много лет назад, каждую пятницу выпекала мать Ефима: они рассыпались и таяли во рту, вызывая у него одновременно с чувством удовольствия воспоминание о потерянном родном доме, далеком детстве, давно умершей матери.

- Вот что, дорогой наш гость, - сказал Наум Израилевич, - мы вас сейчас немножко развеселим, займем музыкой.

Он вышел в другую комнату и вскоре появился оттуда с черным матовым футляром, извлек из него старую скрипку с выцветшей декой.

- Это, как вы догадываетесь, не «Страдивариус». А для меня - нет ей цены! Фамильная вещь, - подчеркнул с гордостью Наум Израилевич, - из поколения в поколение переходит. Мой дед был клэзмер... Знаете, Ефим Моисеевич, что такое клэзмер? Наверное не знаете — вы молодой!..

- Представьте себе, Наум Израилевич, знаю. Клэзмер - по-еврейски музыкант, в народном понятии - местечковый музыкант, самоучка.

- Смотрите, а? Какой молодец! Он и это знает!.. - восхитился хозяин. - Так вот слушайте, молодой человек, что я вам скажу. От деда скрипка перешла моему отцу Израилю бен Иосифу. Он по четырнадцать часов в сутки сидел в своей крамнице - так украинцы называют лавку, торговал тем и сем, надо же было прокормить жену, трех девочек, двух сыновей... Ну, скажите, до скрипки ли тут?.. Когда мне исполнилось тринадцать, то есть я имею в виду в день моего совершеннолетия, отец достал из шкафа вот этот футляр с вот этой скрипкой и сказал: "Нухэм, зинун" — что означает по-русски: Нухэм, сыночек мой... — Твой дед Иосиф бен Шолом всю жизнь играл на этой скрипке в еврейских домах в канун праздников и на свадьбах, зарабатывал себе кусок хлеба. Возьми эту скрипку, выучись на ней играть для своего удовольствия, но не дай Бог, для пропитания». И, слава Адонаю, местечковым клэзмером я не стал, окончил в Бердичеве гимназию, выучился на бухгалтера... И представьте себе, к игре на скрипке тоже оказался способным. Сперва пиликал самоучкой, потом брал уроки, можно сказать, у первой скрипки Бердичева... Словом... хватит однако воспоминаний, - оборвал свой рассказ Наум Израилевич. - Риточка, садись за пианино, покажем нашему дорогому гостю наше умение. Начнем, пожалуй, с вальса «На сопках Манчжурии»... Прекрасный вальс, скажу я вам, Ефим Моисеевич, прямо-таки волшебный!.. И наш любимый.

Ефим ждал начала исполнения с невольной настороженностью: в его памяти еще была свежа игра ученицы знаменитого Брюшкова. Кто знает, чем обернется это домашнее музицирование.

Скрипач-любитель играл не очень профессионально, но зато увлеченно, с душой и тактом. Рита аккомпанировала легко и умело, чувствовалось, что отец и дочь отдают немало времени совместной игре, и оба испытывают от этого истинное удовольствие. Их настроение конечно сразу же передавалось слушателям. После вальса прозвучала незнакомая Ефиму пьеса для скрипки.

- Ну, как, Ефим Моисеевич, годимся мы на что-нибудь? - спросил старый Шмурак, предвидя похвалу.

Ефиму и притворяться не пришлось.

- Замечательно, - сказал он взволнованно.

Рита благодарно улыбнулась. Рива Исааковна одними глазами сказала: «Ну, что я говорила?». Наум Израилевич ободренно изрек: