Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант

Ефим оторопел. «Поговорили, пошумели - и шабаш!» - повторил он про себя.

- Стало быть, вы боитесь? - настаивал он. - И признайтесь: боитесь?

- Не боимся, опасаемся.

- Кого? Чего?

- Сам знаешь, Ефим, «кого, чего», не маленький.

- Ладно, - примирительно сказал Ефим, - не хотите писать жалобу - не надо, тогда потолкуйте с отдыхающими, пусть все разом оставят завтрак или обед на столе нетронутым. Возможно, это возымеет действие, станут кормить лучше.

Кузнец и токарь, как по команде, отрицательно покачали головами.

- Гляди-ка, какой умник нашелся, - начал злиться кузнец, - хочешь нас в тюрьму закатать? Присобачат политическую статью, как пить дать, дескать, не подбивайте народ на забастовку, возьмут как миленьких за шкирку и глядеть нам небо через решетку. А то еще угонят на каторжную работу под Архангельск лес валить, замучают, заморят голодухой. Нет уж, милок, лучше баланду хлебать будем на вольной волюшке!.. Пошли, па-ашли! - потянул он товарища за рукав.

- Где ваша смелость, самолюбие? - бросил им вслед Ефим.

Они не откликнулись.

- «Поговорили, пошумели - и шабаш!», - вслух повторил Ефим, - и все?! А где последующий шаг - действие? Где внутренняя потребность противостоять несправедливости из чувства собственного достоинства? Где активное сопротивление, хотя бы в конкретном случае, сейчас?.. Рыхлые, бесформенные характеры, тут уж никак не скажешь: человек-кремень, напротив, человек-глина, знай, лепи... «Лучше хлебать баланду на вольной волюшке». «Хозяева страны»! Что в их представлении «вольная волюшка», если они боятся слово пикнуть в защиту своего «я»?.. Свобода раба?..

Вспомнился опять майор Спиркин с армейского пересыльного пункта - паразит, самодур, пьяница и развратник. Вся часть видела и терпела его художества. И никто - ни рядовые, ни офицеры - не отважились даже «пошуметь»... Здесь, в тылу, жулики из комбината питания разворовывали и без того скудный рацион военного времени. И тут без осечки срабатывал страх. «Хозяева страны» не смели нарушить паразитический покой комбинатовских вампиров.

А сам он, «герой-одиночка», так ли уж безоглядно отважен в любой ситуации?.. Нет. И он пасует перед всемогущим произволом, порой перед крошечной частичкой всесильной Системы. Вот, к примеру, сейчас, чем он лучше тех рабочих, которые откровенно признают, что способны только «поговорить и пошуметь»? Он сразу понял, каковы порядки в доме отдыха. Разве не обязан был не просто, как человек, чего требует от кузнеца и токаря, а по долгу журналиста, не откладывая дела в долгий ящик, заняться жульнической лавочкой? Выходит, и его удержала от благородных действий подспудная перестраховочка: заступницы Зои Александровны Гориной больше нет, а Дубовой вкупе с Великановой - дай лишь повод, и останутся от Сегала рожки да ножки... Гапченко? Вряд ли захочет загородить его своей тщедушной спинкой.

Как же ты смеешь, корил себя Ефим, упрекать других в беспринципности да трусости?

«Будь благоразумен, — заговорил второй голос, - момент, сам знаешь, для тебя неподходящий. Ты теперь и есть тот воин, который один в поле... Отступи!»

«Отступить?! Перед кем?! Перед отребьем человеческим - перед ворами?»

«Но они, ты сам только что сказал, частичка могучей Системы, тебе их не одолеть!»

И тут же явственно, с насмешкой прозвучал первый голос: «Взялся за гуж, не говори, что не дюж!..»

Ефима охватил мучительный стыд. Прочь малодушие!

Дальше молчать он не имеет права, а там - будь что будет! Отдых насмарку пойдет? Бог с ним. Выгонят из редакции? Вернется в цех или найдет другую работу. Зато совесть будет чиста.

Приняв такое решение, он почувствовал себя приподнято, легко, будто от пут освободился.

...В комнату вернулись кузнец и токарь. Поставили на стол две бутылки, довольно улыбнулись.

- Ступай, Ефим, в сельмаг. Там по одной бутылке в руки дают. А ежели не хочешь идти - ладно, поделимся, парень ты хороший.

- Спасибо, что-то на выпивку не тянет, - Ефим говорил правду. - Вы насчет давешнего разговора не забыли?

- Какого такого разговора? - притворился кузнец.

- Ну, о здешней кормежке...

- Настырный ты малый, Ефим, — беззлобно упрекнул токарь, - ляд с ней, с кормежкой. Полсрока путевки почти прошло, а остальное как-нибудь скоротаем. Плюнь на все, Ефим, береги свое здоровье!

Дальнейшая игра в прятки была бессмысленна.

- Нет, друзья, потакать жулью не имею права. Я действительно работал в литейном, а потом перевелся в редакцию. Разрешите представиться, я - Сегал!

Кузнец и токарь во все глаза смотрели на Ефима. Их лица выражали одновременно недоверие, удивление, испуг. Токарь, на всякий случай, убрал со стола бутылки.

- А вы часом, не того, не разыгрываете нас? - спросил он вежливо, переходя на «вы». - Зачем же скрывали, кто вы есть на самом деле?

Ефим объяснил истинную причину своего инкогнито.

- Тогда, что же? Вам и карты в руки... Высеките здешних воров, хорошее дело сделаете. А то стыдите нас, дескать, почему мы жалобы не пишем. Какие мы писаки? Два класса прошли да три коридора. Валяйте, товарищ Сегал, пишите статейку в нашу газету. Пишите, как есть! Люди вам большое спасибо скажут.

- А вы меня поддержите? - слабо надеясь на положительный ответ, спросил Ефим.

- В каком смысле? - осторожно осведомился токарь.

- В прямом. Я напишу статью, проверю, разумеется, все как следует, чтобы обвинение было не голословным. А вы эту статью вместе со мной подпишете. Тогда мы поместим ее в заводской газете.

Кузнец и токарь испуганно переглянулись.

- Ну, как, Федя, подпишем?

- Как ты, Гордей, так и я.

- Нет, я тебя спрашиваю.

- Я же сказал.

- Что ты сказал?

- Глухой ты, что ли?

- Пока уши на месте.

Оба замолчали, переглядывались, изучающе задерживали взгляд на Ефиме, словно видели его впервые.

Кузнец медленно провел рукой по лицу.

- Вот на чем мы порешим, товарищ редактор. Думаю, и Федя со мной согласится. Вы тут пообстоятельней все разузнайте, что, да как, да почему? Напишите статейку. Ваше дело такое: проверять да писать. Мы почитаем. Ежели все верно - подпишем... после вас, понятно. Так, Федор?

- Посмотрим... подумаем... - не сразу согласился токарь, - оно, конечно, можно подписать, ежели польза.

Утром следующего дня Ефим отправился в Москву посоветоваться с редактором. Он застал Гапченко в отличном расположении духа.

- Привет, Сегал, - сказал он необычно весело, - что ты так скоро вернулся? Срок ведь еще не кончился? Вроде не загорел, не поправился. А меня можешь поздравить: приезжает моя жена с дочурками.

В редакции знали: семья Гапченко оставалась на оккупированной территории, что с ней, все ли живы - он долгое время понятия не имел.

- О! Это великая радость! — искренно воскликнул Ефим. - Наконец-то! Я от души вас поздравляю.