Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант

- С проверкой пока надо повременить, Федор Владимирович. В доме отдыха, выражаясь блатным языком, шухер. А вспугнутые жулики любой комиссии пыль в глаза пустят.

- Не понимаю, - пожал плечами Гапченко, - к чему тогда вся твоя затея?

- Сейчас все поймете. - Не упуская ни малейшей детали, Ефим рассказал о субботнем «сабантуйчике», о нечаянной встрече в лесу с Козырем и его дамой.

Гапченко слушал сосредоточенно, с любопытством. Он особенно оживился при описании подробностей встречи, красочно воспроизведенных Ефимом, когда, прижимаясь к своей спутнице, Козырь не заметил идущих навстречу ему троих мужчин.

- Троих? - переспросил Гапченко. - Как троих? У тебя были свидетели?

Ефим кивнул.

- Отлично! Ты прав. С проверкой надо подождать. Пройдет время, жулики успокоятся, подумают - ложная тревога, и опять возьмутся за свое. И тогда... Таков твой план? Ну, как соображает Гапченко?

- В данном случае неплохо, - поддел его Ефим.

- Ну-ну, драчун! Я бы тебе ответил! Ладно, пожалею... Когда твой отпуск кончается? Через пятнадцать дней? Как думаешь его добить?

- Если не возражаете, в середине недели приду на работу, а оставшиеся приплюсуются к следующему моему отпуску. Если будем живы и здоровы, и если... - Ефим не договорил.

- Если раньше того тебя не попросят из редакции, хочешь сказать?

- Да.

- Я тебя увольнять не собираюсь. Хотя, если откровенно, мне было бы без тебя много... тише. А среди начальства у тебя «друзей», сам знаешь, предостаточно... Еще одного «приятеля» завел - Савву Козыря. Ты ему отныне - бельмо на глазу. Он ради тебя постарается, безусловно... Но выгнать тебя из редакции - дело не простое. Приходи в среду! Дел у нас, как всегда, по горло!

Выйдя из кабинета редактора, Ефим увидел Алевтину, с глубокомысленным видом сидевшую за столом со вскинутым карандашом над чистым листом бумаги.

- Фимуля! Здравствуй! - весело защебетала она. - Как ты здесь очутился? Ты же отдыхаешь в Ефремовке? Поди, поди сюда! Ты все такой же худющий?

Ефиму неприятна была и Крошкина, и ее сорочья трескотня. Он не смог скрыть неприязни, холодно ответил:

- Все в порядке, приглядитесь-ка хорошенько, я поправился на четыреста двадцать три грамма. Неужели незаметно?

- Что с тобой? Почему ты не в духе? - продолжала допытываться озадаченная Алевтина. - Ты зачем приехал?

- «Невольно к этим грустным берегам меня влечет неведомая сила», - продекламировал Ефим. - В среду выхожу на работу.

- Прерываешь отпуск? В чем дело?.. Впрочем, тебе видней. Может, заглянешь ко мне вечерком на чашку чая?

- Рад бы в рай, да грехи не пускают, - загадочно ответил Ефим и ушел, оставив Алевтину в недоумении.

- Ефим Моисеевич! Товарищ Сегал! - окликнул его знакомый женский голос.

Он оглянулся и сразу узнал Риту Шмурак.

- Признайтесь: наверно вам у нас не понравилось, однажды пришли и как в воду канули... Ай-ай! Человек вы холостой, живете рядом, могли бы и заглянуть.

Рита вызвала у него симпатию с первой же встречи. В ней, как ему показалось, счастливо сочетались два противоположных качества: эмоциональность и рассудительность, причем разум ее без труда руководил чувствами.

- Мама и папа не перестают вас вспоминать, - продолжала Рита, - и мне понравился тот славный вечер.

Их случайная встреча произошла на оживленной улице в центре Москвы.

- Как здесь неудобно разговаривать! Затолкают, - раздраженно сказал Ефим, ненавидящий многолюдье. - Вам в какую сторону, Рита?

- Я домой. У меня сегодня непредвиденный выходной день.

- Вот и хорошо. А я в отпуске... Поехали вместе.

- Верно, зачем нам тут париться. - Рита непринужденно, как сделал бы близкий человек, взяла Ефима под руку.

За это он мысленно поблагодарил ее. В метро она предложила ему поехать в Измайловский лесопарк. Ефим улыбнулся, подумал про себя: «Роковое место!». Шестым чувством предугадывал: Измайловский лесопарк еще долгие-долгие годы будет ему живым бескорыстным другом, исцелителем и утешителем.

После московского асфальтового центра, с сутолокой и духотой, парк показался живительным оазисом. Рита несколько раз вздохнула в себя лесной воздух с запахами цветов и разнотравья:

-У-уф! Великолепно!.. Живу, можно сказать, в нескольких минутах ходьбы, а бываю в этом раю два-три раза в год... Все некогда, все спешим, а куда? Бог знает... Оглянуться не успеешь - жизнь уже на исходе. Вам, Ефим, это пока не заметно: вы молоды. А мне... мне вот-вот тридцать пять исполнится. Тридцать пять! Представить себе не могу...

Ефим глянул на морщинки, лучиками наметившиеся у глаз Риты, редкие сединки, резко контрастирующие с черной копной волос.

- Мне тоже под тридцать... Ничего, мы еще поживем, повоюем!

- Утешили, - улыбнулась Рита, - что-то я устала. Давайте присядем вон на ту скамеечку... Там хорошо.

На облюбованную Ритой скамейку падала густая тень старинной липы.

- Правда, здесь мило? - помолчав немного, она попросила: - Удовлетворите мое любопытство, если можно, расскажите о себе.

Ефим не торопился отвечать. Он вообще не был склонен к исповедям, поэтому коротко перечислил основные вехи своей биографии, насыщенной преимущественно безрадостными событиями: раннюю утрату матери, почти бегство от мачехи, голод и холод в первые месяцы жизни в Москве, учебу. Как проблески во мраке, сравнительно недолгие годы любимой журналистской работы, затем - фронт, ранения, контузии... госпитали и, наконец, военный завод.

- Да, - проговорила Рита, - судьба вас не баловала. А у меня все намного проще. Росла, жила и снова живу при родителях. Окончила школу, потом институт. Двадцати четырех лет вышла замуж... - она помедлила, - наперекор своим родителям. Люди они образованные, добрые, но евреи с дедовским укладом. А я вышла замуж за русского, славного русского парня, тоже инженера-путейца, мы работали вместе, там и познакомились. Брак по любви, по велению сердца... - Рита опять помедлила, - тяжело вспоминать... его родители не захотели меня видеть. И мои, хоть и не так грубо, но дали мне понять, уж лучше бы умереть их единственной дочери, чем так глубоко огорчить их на старости лет замужеством за иноверцем.

Но мы все-таки поженились. Сняли комнатушку в московском пригороде. Три часа на дорогу туда и обратно, каждый день. И с деньгами было туговато. Когда любишь, трудности не в счет, а мы любили друг друга, были счастливы. Детей у нас, к сожалению, не было, все откладывали на «потом»... Грянула война. Мужа в первый же день мобилизовали. Через два месяца я стала вдовой, с похоронкой. Вернулась блудная дочь, то есть я, сюда, в родительский дом, правда, без малейшего покаяния... Вот и живу. Тружусь, как это принято говорить, на благо любимой Родины... Все. Замуж не собираюсь, куда мне, старухе? Сейчас и молодым пары себе не найти. А наши женихи все там, -она указала пальцем в землю, - хотя мама, - Рита горько усмехнулась, - не оставляет надежды на мое замужество... на этот раз, уж конечно, обязательно за евреем. Знаете, смешно... нет, не буду говорить.