Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант

- Самый раз нагрянуть туда с проверкой, - посоветовал Гапченко. - Организуй бригаду и - с Богом!

Через неделю завод гудел, как улей. Газета изобличила шайку махинаторов из дома отдыха, назвала их имена. Савве Козырю не оставалось выбора: спасая собственную шкуру, он уволил шеф-повара, сменил все руководство дома отдыха. Ефим негодовал:

- Это же полумера! Жуликов надо судить!

- Ишь чего захотел! - трезво рассудил Гапченко. - Под суд! Будь доволен, что труды твои были не напрасны. Теперь, глядишь, с полгодика, а то и год отдыхающих будут обворовывать умеренно. И Козырь увесистый подзатыльник получил... Чудак ты, Сегал, ей-богу. С паршивой овцы хоть шерсти клок, - мудро заключил Гапченко.

Личная жизнь Ефима складывалась пока не очень интересно. Молодые люди его возраста, с которыми он был знаком, инженеры, техники, врачи, относились к интеллигенции разве что по профессиональной принадлежности. Беспросветно однообразный труд ничем не обогащал их духовный мир, да и стремления к такому обогащению в них не угадывалось. Читали мало. Свободное время убивали посещением кино, реже - театра, непременными выпивками в предвыходные и выходные дни. Это были в большинстве своем молодые люди «без божества, без вдохновенья», без идеалов. По принуждению, но не ропща, скорее из стадного чувства, поклонялись божеству - Сталину; полусонно, с неохотой, выполняли комсомольские, партийные «нагрузки», собирали членские взносы, наклеивали марки; в дни «всенародных» выборов, они - агитаторы, действуя опять-таки по принуждению, но без ропота, подгоняли избирателей «добровольно» отдавать свои голоса за «нерушимый блок коммунистов и беспартийных»...

Неужели, с ужасом думал Ефим, лет через двадцать-тридцать на смену им придет такое же безликое, инертное поколение?!

Единственной отдушиной для него была Роза. Он дважды посетил с ней Третьяковскую галерею, охотно внимал ее профессионально глубоким рассказам об известных художниках, их знаменитых картинах. Сам Ефим воспринимал живопись, как и музыку, лишь эмоционально, интуитивно. Порой ему даже казалось, что он разбирается в некоторых тонкостях живописного мастерства, казалось до тех пор, пока Роза мягко, тактично не внесла существенные поправки в его не очень-то компетентные суждения. Так было и после посещения консерватории. Он радовался общению с Розой, постепенному сближению и не раз мысленно поругивал себя за то, что поначалу не верил в возможность возникновения между ними большого чувства. И... тут же возражал себе: духовное сближение - не душевное. Это что-то вроде интеллектуального содружества, тут еще до любви... Тогда чем объяснить, что он так горячо, нежно ласкает Розу, когда они одни? Охотно отвечает и она на его пылкие объятия и поцелуи. Вот-вот перейдут они дозволенную границу... Значит, любовь?

В один из выходных дней Ефим отправился на ближайший рынок купить что-нибудь из съестного. На обратном пути он догнал женщину с двумя большими сумками в руках. Молодая, на вид неслабая, а чувствовалось: ноша достаточно тянет. Мог ли сердобольный Ефим остаться к этому равнодушным?

- Позвольте вам помочь.

Она посмотрела удивленно.

- Помогите, если можете.

Они направились к трамвайной остановке. Просто так, из тех же побуждений милосердия, он спросил: далеко лин от трамвая ее дом.

- Минут десять ходьбы, - ответила она, - пустяки.

- С таким грузом не пустяки! Если позволите, я помогу.

- Помогайте, если вы такой добрый, - открыто улыбнулась она.

Ефим проводил ее до дома, донес сумки до третьего этажа, где она жила. Дверь открыла девочка лет десяти. Ефим стал прощаться.

- А может зайдете к нам, если не спешите, - предложила женщина, - отдохнете... Заходите, не стесняйтесь, - повторила приветливо, - или вы спешите домой, к семье? - Ее глаза смотрели несмело, вопросительно.

Ефима тронул нехитрый наивный маневр.

- Да нет у меня никакой семьи, - сказал он усмехнувшись, - никуда я не тороплюсь.

Женщина с дочкой занимали две небольшие смежные комнатки, простенько обставленные, очень чистенькие.

- Здесь мы жили вчетвером, - объяснила женщина, снимая телогрейку, - я, муж мой, мой младший брат и вот дочка. Мужчины наши остались там, погибли... Подойди, Анечка, познакомься с дядей.

Славненькая белокурая, очень похожая на мать девочка, застенчиво протянула Ефиму ручонку.

- Анечка, - сказала она и почему-то быстро ушла в другую комнату.

- Теперь давайте и мы знакомиться, если уж так вышло... Лида. - Она подала Ефиму красивую белую руку. Назвался и он.

- Если вы на самом деле не спешите, пообедайте с нами. Я мигом приготовлю... Ладно?

- Ладно, - сам не зная почему, согласился Ефим. И даже прибавил: - С удовольствием! Кстати, я купил на рынке мясо. Употребите его по вашему усмотрению.

- Не надо, у нас есть свое, мы вчера отоварились по карточке.

- Тогда я с вами не буду обедать.

- Вот настырный какой! - Лида взяла сверток. - Вы почитайте пока. На этажерке книжки, журналы. А мы с дочкой стряпать будем.

За чтением Ефим не заметил, как комнату окутали сумерки. Он отложил книжку, хотел встать и включить свет, но передумал. Ему почему-то стало вдруг неловко: зачем согласился обедать у незнакомой женщины? Может быть, она пригласила его ради приличия, в благодарность за помощь? Такая догадка казалась вполне резонной и вызвала у него досаду на самого себя. Надо теперь же уйти, да-да, сказать: извините, в другой раз... Но вспомнив вопросительный взгляд, брошенный на него привлекательной женщиной, охотно себя реабилитировал.

- Что это вы сидите в темноте? - Лида включила свет, веселая, разрумянившаяся. - Может вы, как кошка, в темноте лучше видите? Я зря включила свет?

Ефим залюбовался ею. Она успела переодеться, тонкое, плотно облегающее платье подчеркивало красоту полной груди, гибкость талии, округлость бедер. Туфельки на высоком каблуке позволяли оценить стройность в меру полных ножек. «Вот это женщина!» - ахнул Ефим, мгновенно почувствовав прилив возбуждающего тепла. Глазами он сказал ей это. Она поняла, кокетливо повела плечами, игриво бросила:

- Обед готов! Анютка! Давай собирать на стол. - Расстелила цветастую скатерть, достала из буфета поллитра «Московской», торжественно поставила бутылку на середину стола.

- Для встречи мужа и брата припасла, - сказала как-то виновато, - да вот не дождалась. Выпьем за их светлую память... А вы, Ефим, воевали?

- Воевал.

- Значит вы им товарищем будете. С таким человеком своих помянуть не грех.

Обед был незатейливым, но показался Ефиму вкусным - суп картофельный на бараньем бульоне, макароны с бараниной, вынутой из супа. Водку закусывали селедкой, посыпанной репчатым луком. Большую часть выпил Ефим, почти две стограммовые стопки - хозяйка, капли три Анюта - в память отца и дяди. Лида быстро захмелела, еще сильнее разрумянилась. Зашумело и в голове у Ефима.