Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант

- Эй, вы! Убирайтесь вон отсюда и не вздумайте трепаться! Слышите?! Вы здесь не были, ничего не видели! Панят-на?! Вам все равно не поверят! А за клевету на парторга ЦК знаете, что бывает?! Вон! Во-он! - завопил он.

Последние слова Смирновского догнали Ефима далеко за дверьми кабинета. «Эх, Зоя Александровна! — восклицал он беззвучно, бредя по мокрому скользкому тротуару. - Поглядели бы вы, во что превратил ваш кабинет новый парторг! На кого променяли Горину!.. Да, а как у нее дела?» Из ближайшего автомата позвонил ей на квартиру. Скорбный девичий голос сквозь слезы прерывисто выговорил: «Зоя Александровна... мама... умерла».

На какое-то мгновение Ефим, вероятно, лишился сознания. И словно издалека выплыло неясное видение: покачивается больничная койка сквозь марево на стене, на ней - мертвая Горина со скрещенными на груди красивыми восковыми руками.

Выйдя из телефонной будки, Ефим остановился в нерешительности: падал мелкий дождь, изморозь. Мостовые и тротуары сплошь покрылись ледяной коркой и даже при слабом уличном освещении блестели, как полированные. Редкие прохожие, нелепо размахивая руками, старались удержать равновесие, некоторые шлепались на лед, проклиная мерзкую погоду. О том, чтобы побродить по улице, и речи быть не могло. Возвращаться в общежитие тошно. «Куда теперь?... Что делать?» - вопрошал себя, как в бреду, Ефим. Невыразимая тяжесть давила на душу, до боли сжимала голову. «Нет друга, ушел друг...» Пойти к Наде? Если бы знать, что в эти часы она одна... Опять общежитие. К Розе? Ну, нет, там ему больше делать нечего. И вдруг вспомнил семью Шмурак, Риту, спокойную, уравновешенную. Как мог он забыть о ней?! Уж она-то сочувственно выслушает, посоветует, утешит. Немедленно к Рите! Он побежал к остановившемуся трамваю, не добежав, поскользнулся и грохнулся на мостовую... Не слышал Ефим, как «скорая» умчала его в больницу...

На перелом ноги наложили гипс, пострадавшего уложили с подвешенной ногой на койку.

Первый день он от отчаяния чуть не плакал. Надо же случиться такому! Недаром говорится: пришла беда - отворяй ворота. Умерла Зоя Александровна - его единственный, дорогой друг, а он не сможет с ней проститься, проводить в последний путь. Шлюха Масленкина вселится, если уже не вселилась, в прекрасную комнату, и он лишен возможности помешать вопиющему беззаконию. Неотложных дел - непочатый край! А он - больничный невольник. Насмешка судьбы, да и только.

В палате, кроме Ефима, еще пять человек, тоже с тяжелыми увечьями. Они расспросили его о случившемся несчастье, охотно рассказали о своих недугах. Вскоре темы для бесед исчерпались. Кто уснул, кто взялся за чтение. В палате тишина. Времени для размышлений - хоть отбавляй.

Прежде всего вспомнилось Ефиму вчерашнее в парткоме... Сползающие штаны, наглая угроза: «Не смейте трепаться! Вам никто не поверит!.. За клевету на парторга знаете, что бывает?» Убежденность в личной неуязвимости! Смирновский отлично понимает: в придачу к руководящему партийному креслу получил от некритикуемой партии привилегию неприкосновенности, которой она сама себя наделила и возвела хотя и в неписанный, но закон. В соответствии с этим негласным «уложением» руководящий партиец наделен как бы нимбом непогрешимости, как святой. Ну, а святых, известно, и не разоблачают, и не наказывают - на них молятся.

Какой же ты младенец, Сегал, смеялся он над собой, нашел кому жаловаться на распутного Савву Козыря! Когда же ты перестанешь путаться да ошибаться, когда, наконец, полностью прозреешь? Или так и останешься до гроба «блаженным», как назвал тебя начштаба пересылки?

Но должна же все-таки у нас где-то существовать справедливость, хоть где-то «наверху» - настоящие коммунисты? - цеплялся за призрачную соломинку Сегал. Ни личный житейский и журналистский опыт, ни исповеди Андреича, Нагорнова, Зарудного, ни смирновская пакость не смогли окончательно вышибить из его души веру в высокие коммунистические идеалы. Они есть, пусть загнанные, попранные, но есть. Надо верить в это. Без веры он жить не может.

Вот уже, без малого, два года работает он на огромном заводе, где партийная организация состоит из более полутора тысяч человек. Ефим встречался со многими из них. И всякий раз пытался в каждом новом знакомом члене ВКП(б) найти черты идеального, в его понимании, образа коммуниста. Тщетно!.. Рядовые партийцы, как успел убедиться, - формальные исполнители ее устава, инертны, безлики. Посещают партсобрания, единодушно голосуют.... Выступают не по своей воле, не говорят что думают, а читают по бумажке, заранее заготовленное кем-то из окружения партсекретаря... Актеры и роли...

Руководящие партийцы - очень активны, да только в определенном направлении - своекорыстном. По взаимному молчаливому согласию признают двойную мораль: лицемерят с трибун о равенстве и братстве и тихо, без всяких лозунгов, паразитируют за счет народа, того самого, с которым партия едина.

Горины и родионовы в партии - белые слоны. Большой карьеры они, как правило, не делают.

Но при такой расстановке сил внутри партии кому же, как принято говорить, воплощать в жизнь коммунистические идеалы?.. Вопрос.

Ефим подумал и о том, что не мешает, пожалуй, подвести кое-какие итоги его борьбы за справедливость в масштабах солидного предприятия. Много ли здесь у него побед? Увы! КПД его ничтожен.

И вновь засверлил мозг давний неотвязный вопрос: почему все обобранные и обманутые молчат? Редко кто подает голос протеста. И то анонимно. Подписи «знающий», «наблюдатель» и прочие в таком роде не редкость в рабкоровских письмах. Парадокс: прячут в страхе имя не преступники, а честные люди, которые пытаются указать на них пальцем. Кто же из них уверен в поддержке власти?

Вот какая произошла в обществе непостижимая метаморфоза! Об этом новом явлении не говорят вслух... Умалчивают. Страшно признать как явь - беспринципность, почти поголовную трусость населения страны победившего социализма.

Испокон веку, продолжал размышлять Ефим, в деревнях тушат пожары всем миром. Колоссальный пожар - вторую Отечественную войну - гасили усилиями всего многомиллионного народа, то есть опять всем миром. Почему же зловещие язвы на теле всея Руси, не менее опасные для существования страны, чем минувшая война, и не думают лечить сообща?.. Не видят, не понимают, куда она устремляется, матушка-Русь?..

- Здравствуйте, товарищ Сегал! - раздался над Ефимом чей-то голос. У кровати стоял пожилой усатый человек в больничном халате. - Забыли меня, небось?

— Гаврила Зотыч! - обрадовался Ефим, сразу признав мастера из литейки, своего сменщика Дубкова. - Здравствуйте, присаживайтесь, да вот сюда, на табуретку. Вы здесь какими судьбами?