Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант

- Знаете, как-то я, возвратясь от Крошкиной, написал стихотворение. Вот, послушайте. Это будет ответом на ваш вопрос и... - он погрозил ей пальцем, - на ваши тайные мысли. И не пытайтесь их прятать от меня.

Надя мгновенно сообразила, куда Ефим метнул камушек. В глазах ее мелькнула растерянность, легкий испуг, как у девочки, которую мама застала у буфета за кражей сладостей. Ефим рассмеялся.

- Так слушайте.

Напрасно тебя я тяну Идти по пути со мной.

Ты влюблена в тишину,

В белку под стройной сосной.

Жизнь - серебряный круг,

Благодать и покой.

Снится тебе супруг,

Комнатный и ручной.

Я не такой души.

Я от тебя уйду.

Смогу эту боль задушить,

Один одолею беду.

Ефим кончил читать и с тревогой смотрел: поняла ли она его, как он хотел, как ему необходимо? Взгляд Нади красноречиво ответил: поняла.

Ей открылось, что явился сюда Ефим не «по пути», не «на огонек»... Свет и тепло, что излучают его темные от длинных ресниц глаза, адресованы ей, вызваны ею... Она почувствовала неловкость, смутилась.

- Теперь я... - начала она и не успела договорить. Дверь открылась, шумно вошли три девицы, Надины соседки, вернувшиеся с вечерней смены.

- Добрый вечер! Здравствуйте! - заговорили они наперебой. - У тебя, Надька, кавалер! Мы его знаем, он у тебя был...

Надя спохватилась.

- Ой, как мы с вами засиделись, Ефим,

- Да-да, в самом деле, - он заторопился уходить.

Надя немножко проводила его, заспешила домой - поздно. Ему очень хотелось, чтобы она оглянулась, он даже загадал... Очевидно, почувствовав его пристальный взгляд, она слегка повернулась, помахала рукой.

В эту тихую майскую ночь ни Ефим, ни Надя не сомкнули глаз. Он думал о ней, пытался разобраться, что происходит с ним, отчего Надя, наверняка о том и не помышляя, овладела всем его существом.

А она не могла уснуть - сама не зная почему. Просто не спалось. Нет, Ефим не стоял перед ее глазами, голос его не звучал в ушах, не отзывался в сердце... Облик не тревожил... Но ощущение необъяснимого беспокойства, смутного предчувствия, ожидания не покидало ее вплоть до наступления рассвета. Ей подумалось, что виной тому Андрей: сколько часов промучилась она в бессоннице после его письма!

Те горькие бдения отошли в прошлое. Что же теперь?.. Перед нею возник вдруг четкий образ Ефима, он затмил расплывчатый неясный образ Андрея. Потом оба будто растворились в темноте или в охватившем ее полусне - исчезли... Вновь откуда-то из глубины ночи или предутреннего сна привиделись ей, все увеличиваясь, сияющие, говорящие глаза Ефима. Свет, излучаемый ими, манил, согревал, пугал...

А Ефим, уже под утро, в мареве солнечных лучей увидел силуэт чудесной девушки, нежный, прозрачный, колеблющийся, то появляющийся, то меркнущий в сиреневом светящемся мареве... «Надя, Надюша! — воскликнул он про себя. - Кто ты в моей судьбе? Душа первозданная, до конца мной еще не понятая... Будь благословен тот мартовский вечер, когда я посетил тебя...»

Постой, постой, припомнил он вдруг, ведь, кажется, гораздо раньше коснулась его Надя необыкновенно близкой ему душевной гранью. Это случилось... месяцев семь-восемь назад. Да, да...

Как-то в конце осени прошлого года она явилась в редакцию веселая, шаловливая, уселась за письменный стол, мурлыча песенку, принялась за дела. Ефим сидел напротив, писал, изредка поглядывал на девушку. А глаза ее посылали ему лучики - голубоватые, озорные.

«Что это вы развеселились?» - спросил он так, без особого любопытства.

В редакции они были только вдвоем. Надя вдруг встала, вышла из-за стола, лукаво улыбнулась, состроила презабавную мину, нарочно шепелявя, приплясывая, запела детским голоском:

«Жили-были два кота,

Вошемь лапок, два хвошта.

Подрались между шобой Шерые коты,

Поднялись у них трубой Шерые хвосты.

Дрались днем и ночью,

Лишь летели клочья.

И оштались от котов Только кончики хвоштов!»

Кокетливо покачав русой головкой, игриво помахав руками, она вернулась на место и, как ни в чем не бывало, продолжала работать. А Ефим молчал в оцепенении, словно чудом пораженный. Что произошло? Вроде песенка как песенка, смешная, шуточная, вот и все! Ни мелодия, ни слова не должны были ошеломить слушателя. Надя и не рассчитывала на это, она и значения не придала своей ребячливой выходке. А он ощутил нечто такое, чему объяснения и названия найти невозможно, только что-то созвучное ему, до боли родное. Не отрывая глаз, словно загипнотизированный, смотрел на Воронцову. Она перехватила его взгляд, наивно спросила: «Правда, хорошая песенка?»

В редакцию тогда гурьбой вошли Адамович, Крошкина, Пышкина, вслед за ними - Гапченко. Они перебили чудесное видение-явь. Начался обычный суматошный редакционный день. Позднее, в толчее буден, Ефим позабыл о новоявлении Надежды Воронцовой.

И вот теперь, ранним майским утром, он почему-то вспомнил Надю, напевающую смешную детскую песенку, Надю, похожую сутью своей на девочку-дошкольницу из средней группы детсадика. И необъяснимое, загадочное становилось понятным: детскость Нади вместе с ее органичной схожестью с маленькими зверьками и птичками - удивительные свойства, дарованные ей самим Господом Богом, неодолимо влекли Ефима, делали Надю в его глазах единственной, неповторимой, необоримо притягательной...

Придя к такому, вполне, как полагал, логичному выводу, Ефим возблагодарил судьбу. Где уж тут было думать о том, чтобы «опомниться и уйти»? Бодро, вприпрыжку, как пятнадцатилетний мальчишка, он полетел в редакцию: там он увидит Надю!

И Надя после полубессонной ночи чувствовала себя все же хорошо. Щедрое майское солнце заполнило светом ее барачную берлогу. Ясно, тихо, спешить некуда. «Уже неделю не писала домой, - подумала она, - сейчас, пожалуй, этим и займусь». Одеваясь, вспомнила вчерашний вечер, долгую беседу с Ефимом. Тепло улыбнулась.

В письме родителям рассказывала о работе, учебе, делах житейских. Среди прочего сообщала: «Кажется, я уже писала вам о сотруднике нашей редакции Ефиме Сегале, помните, он так сердечно позаботился обо мне, когда я болела. Умный, честный человек, душевный склад его необычен. Вчера я провела с ним целый вечер. Не звала, не ждала, сам явился. Сказал: шел мимо, заглянул невзначай. Кажется, безобидно слукавил. Мы засиделись до полуночи. Послушали бы вы, как он рассуждает! Житейский опыт мой невелик, но я много читала, встречала разных людей, интересных, неглупых. Всем им — живым и литературным - недоставало его оригинальности. Сама не знаю, почему пишу такие подробности о нем. Может быть, под впечатлением вчерашнего вечера, не знаю».

Надя перечитала эти строки, задумалась: стоит ли так много писать о Ефиме? Ни себе, ни родителям она не лгала, ничего не преувеличивала, не преуменьшала: Ефим в самом деле ей нравился, подкупало в нем необыкновенное и неподдельное сочувствие ко всем униженным и обиженным. Она успела убедиться в его чуткости, смелости, пугающей проницательности: он, порой, читал ее мысли. Надя - умненькая, чистая девушка, не могла не заметить бесценных черт характера своего старшего друга, каким его считала.