Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

Провожатые втолкнули нас в этот погреб, с грохотом заперли тяжёлую железную дверь и ушли.

По мере того как удалялся свет фонаря, тени от прутьев решётки, увеличившись до огромных размеров, двинулись, как некие странные фигуры в фантастическом шествии, по стенам нашей вонючей камеры, пока не достигли края решётки, где слились друг с другом и исчезли совсем.

Всё погрузилось в безмолвие и мрак.

Я стал ощупью искать противоположный угол камеры и добрался до него гораздо быстрее, чем предполагал: наша ужасная темница была настолько мала, что, сделав два-три шага, человек уже наталкивался на решётку или на одну из стен.

Я уселся в углу и несколько часов подряд дрожал от пронизывающего холода, причиной которого была страшная сырость. Во рту у меня всё пересохло и ощущалась горечь, в висках стучало. Так я и сидел, не в силах отдать себе отчёт, что же со мной происходит.

Часов в семь утра в камере забрезжил рассвет. В окошко, расположенное пол самым потолком и забранное железными прутьями, которые были выкрашены чёрной, краской и усажены шипами, неторопливо заглянуло солнце. Оно вычертило па полу большой квадрат, осветивший темницу желтоватым светом и вселивший мне в душу неизбывную тоску. Какую глубокую печаль нёс с собой этот свет! Казалось, он рождён не солнцем, а умирающим пламенем гаснущей свечи.

Время от времени тишину нарушал звон кандалов, взрывы хохота, угрозы и голоса людей, говоривших на странном жаргоне и изрыгавших самые страшные богохульства.

Часов в девять я услышал звук шагов. Казалось, кто-то идёт по длинной сводчатой галерее.

Шаги приближались.

Человек подошёл к решётке нашей камеры, и по очертаниям его фигуры я узнал пришельца: это был дон Хенаро. Прикрыв рукой глаза, чтобы его не слепили солнечные блики, и прижавшись лицом к прутьям, он долго стоял, вглядываясь во мрак камеры.

Когда я увидел дона Хенаро, меня словно обдало холодом. Я подумал о том, как подло он отомстил нам.

— Эй! Вы тут? — спросил дон Хенаро.

Мы пе могли вымолвить ни слова.

— Ба, да здесь, кажется, никого нет! Эй, Висенте, ты где? А ну, вставай! Что? Закрыто?

Ключ в замке повернулся, и дверь нашей тесной камеры отворилась.

— Э, да вы неплохо устроились, хотя тут, конечно, скучновато и света мало! Не правда ли, друзья мои? — шутливым тоном произнёс дон Хенаро, входя в нашу темницу.

Мы с дядей благоразумно помалкивали.

— Да что же это такое? Уже загрустили? Напрасно — вам нечего бояться! Сразу видно, что вы— новички в таких делах ничего не смыслите.

Весёлость дона Хенаро была нам крайне неприятна как по причине положения, в котором мы находились, так и потому, что нам редко доводилось видеть нашего родственника таким разговорчивым и весёлым.

— Судья ещё не заходил к вам? — спросил он нас.

Мы с дядей вздрогнули. «Судья! Как! К нам должен зайти судья? Значит, мы столкнёмся лицом к лицу с представителем земного правосудия?» — подавленно думали мы.

— Мой вопрос огорчил вас? — прервал наши размышления дон Хенаро.

— Значит, нам придётся разговаривать с судьёй? — пролепетал дядя.

— Да, дружище. А что? Не бойся ничего — я здесь и, как всегда, помогу тебе, хотя ты и показал себя столь неблагодарным.

Эти слова дон Хенаро произнёс с такой неподдельной искренностью, что дядю охватило желание пасть к ногам своего покровителя и попросить у пего прощения. Сказать по правде, я и сам отчасти испытывал подобное стремление. Мы чувствовали себя столь несчастными и беззащитными, что, если бы в ту минуту нам предложил свою слабую поддержку малый ребёнок, мы, не колеблясь, приняли бы и её.

— Повторяю: вам нечего бояться — всё будет только чистой формальностью. Понятно? — говорил дон Хенаро, всячески успокаивая нас и ободряюще похлопывая по спине.

Затем он подмигнул нам:

— Я всё улажу, понятно? Но смотрите, ни на шаг не отступайте от моих указаний, иначе вы погибли.

Мой дядя раз сто клятвенно заверил его, что в точности повторит всё, чему его научит наипревосходительный и высокороднейший сеньор. (В эти тяжёлые минуты мой дядя забывал, что доводится дону Хенаро двоюродным братом, и благоразумно остерегался обращаться к нему на «ты».)

Дон Хенаро вынул часы, взглянул на них и продолжал:

— Через несколько минут сюда явится судья и допросит вас. Вы обвиняетесь в подделке счетов, описей… и ещё в какой-то ерунде. Но всё это одна видимость. Другие вытворяли дела похлеще, а их даже не потревожили… Но кто-то должен был полететь со своего места, — понятно? — и этими горемыками оказались вы. Всё довольно просто. Понятно? Весьма просто.

Несмотря на кажущееся спокойствие и хладнокровие, о каким говорил дон Хенаро, пытаясь ободрить нас, мы с дядей отнюдь не перестали дрожать от страха. Последние слова дона Хенаро прозвучали для нас словно гром среди ясного неба: уже и раньше нас не раз мучила совесть, несмотря на успокоительные заверения дона Хенаро, неизменно старавшегося развеять наши сомнения.

— Когда судья станет задавать вам вопросы, отвечайте с величайшей осмотрительностью и не впутывайте в дело никого другого, понятно? Уразумели? Никого!

— Но… — пробормотал мой дядя.

Дон Хенаро сделал нетерпеливый жест.

— Висенте, — холодно сказал он, — не спорь, потому что на сей раз упрямство тебя погубит. Поговорим начистоту, но не думай, что я чего-то боюсь. Я просто предупреждаю тебя — лучше всё предусмотреть заранее. Если тебя спросят, участвовал ли я в этих делах, отрицай категорически и полностью. Уразумел? Понял?

Как же было дяде не уразуметь и не понять? Ведь если бы дон Хенаро приказал ему проломить головой стену, он и тогда не поколебался бы.

— Не забывай, что я тебе сказал, понятно? Запомни всё до последнего слова — ведь это касается тебя не меньше, чем меня, — повторил дон Хенаро, берясь за ручку двери.

Дядя рассыпался в заверениях.

— Хорошо, хорошо. А пока что мне придётся снова запереть вас в этой дыре. Я попал сюда лишь благодаря особому разрешению, которое удалось получить только мне. Да вот ещё что, Висенте: ни ты, ни твой племянник не должны даже словом обмолвиться о том, что вы с кем-либо разговаривали, с тех пор как вас заперли за решётку. Надеюсь, понятно?

И дон Хенаро вышел. Его уверенные шаги прозвучали по длинному коридору и постепенно затихли вдали. Вновь воцарилась глубокая тишина.

Прошло немало времени, прежде чем мы опять услышали тяжкую поступь целой группы людей, приближавшихся к дверям камеры. В тишине звучали их голоса — голоса счастливцев, которым неведомо, что такое беда. Двери нашей темницы распахнулись, и к нам вошли три человека. Один с важным видом остановился у двери и гнусавым голосом, от которого у меня внутри всё задрожало, возвестил: