Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

Клотильда думала о том, что когда-нибудь ей всё равно придётся выйти замуж и что для неё совершенно безразлично, кого выбрать — графа или другого; поэтому ей, может быть, следует предпочесть именно дона Ковео, которого она, в конце концов, стала отличать среди остальных ухаживателей.

Со своей стороны донья Луиса полагала, что граф — наилучшая партия для её дочери: он занимает завидное положение в обществе и обладает приятным характером, к чему ещё добавляются солидное состояние и звучный титул.

Дон Тибурсио тоже понял, что Клотильде не век оставаться в девушках, что желание выйти замуж может прийти ей, равно как и любой из её сверстниц, в самый неожиданный момент и что лучше уж сделаться супругой графа Ковео, человека весьма достойного, который к тому же очень богат и, следовательно, не стал бы обивать пороги дома Армандесов с корыстной целью, чем выскочить за какого-нибудь шалопая или нищего.

Шутки явились поводом для сердечной беседы, и никогда ещё разговор не был столь приятным и оживлённым, как в тот вечер; во всех словах и взглядах сквозило глубокое удовлетворение. Когда настало время прощаться, все сбились в такой тесный кружок и двигались к лестнице так медленно, что казалось, собравшимся стоит огромного труда расстаться.

— До завтра, граф, и посмейте только не прийти, — пригрозила Клотильда.

— И вы, дон Матео, непременно приходите, — добавил дворецкий, с такой силой пожимая руку секретарю, что у того по коже побежали мурашки.

На прощанье было отпущено немало шуточек, вызвавших взрывы смеха, и высказано множество добрых пожеланий.

Донья Луиса сама, без помощи слуг, отправилась к себе в спальню, вспоминая те остроты графа, над которыми она смеялась больше всего; с трудом волоча ноги, она повторяла:

— Ах, этот граф! Он такой весельчак, что даже меня расшевелил. Ведь я из-за болезни так давно не выходила из своей комнаты!

Между тем дон Матео и граф уже сидели в коляске, глядя друг на друга, похлопывая друг друга по плечу и приговаривая:

— Дорогой учитель!..

— Дорогой ученик!..

— Вот дело и решилось!

— О да, всё в порядке. Поздравляю тебя, плут!

И они засмеялись.

Что же происходило месяц спустя в богатом доме Армандесов?

Этот дом, уже много дней такой унылый, притихший и почти наглухо закрытый, словно он скорбел о болезни хозяйки, в тот вечер, о котором пойдёт рассказ, выглядел празднично и сияюще. Высокие окна фасада были распахнуты настежь, и из них вырывались потоки света, падавшие на стены соседних домов и мрачные их кровли из крупных тёмных черепиц.

На протянувшемся вдоль всего дома, высоко по фасаду, балконе, перила и балясины которого там, где на них падал свет из квадратных окон здания, были ярко освещены, стояли группы нарядных женщин; рискованные декольте их бархатных, атласных и шёлковых платьев всех цветов выставляли напоказ нежные шейки и плечики этой слабой половины человеческого рода; там же были и мужчины, по случаю предстоящей церемонии одетые по всем правилам этикета и не менее тщательно, чем дамы.

К дому непрерывно подъезжали роскошные экипажи, вереницей выстраиваясь вдоль тротуара и загромождая улицу. Но вот вдалеке показалась красивая коляска. Она надвигалась, словно некая величественная громада; свет её высоких фонарей падал на мостовую, образуя круг, похожий на большой нимб; прекрасные лошади оглушили улицу цокотом своих копыт. Внимание пешеходов привлекали также двое разукрашенных золотыми галунами лакеев, которые величественно восседали на козлах, словно короли на троне; — прямо и почти неподвижно.

— Он! Он!.. Едет!.. Он уже здесь! — зашумели стоявшие на балконе люди. Их громкие голоса привлекли из комнат других гостей, которые, перегнувшись через перила и окидывая взглядом улицу из конца в конец, радостно подхватили:

— Да, это он!.. Едет, едет… Это он!..

С трудом лавируя среди экипажей, роскошная коляска остановилась у дома Армандесов, ломившегося от гостей. Из неё вылезли два господина.

Балкон мгновенно опустел: гости ринулись в прихожую, а многие спустились к самому подножию лестницы. Расположившись с такой правильностью, словно они стояли в строю, собравшиеся ждали, когда же в дом войдут два новоприбывших сеньора.

Наконец они появились. То были граф и дон Матео.

Сначала в дверях показалась широкая простоватая раскрасневшаяся физиономия графа; она по-прежнему, несмотря на лёгкие тени, которые протянулись от висков к подбородку, свидетельствуя о том, что совсем недавно по жёсткой графской щетине прошлась бритва, весьма напоминала лицо большого плаксивого ребёнка.

Дон Матео выступал ещё более величественно и гордо, а взгляд его сделался презрительнее обычного.

Едва граф поставил ногу на первую ступеньку лестницы, как какой-то хилый старикашка, простерев к нему свои дрожащие руки, бросился дону Ковео на шею и воскликнул сдавленным от волнения голосом:

— Дайте обнять вас-я пришёл лишь затем, чтобы насладиться этой радостью.

Смущённый и в то же время признательный граф ответил на порывистое объятие старика с такой сердечностью, что тот на миг повис в воздухе.

Эта сцена послужила сигналом: другие гости не пожелали, чтобы их сочли менее приветливыми, и никто из них не захотел отстать в изъявлении своей любви к сеньору графу, которого, передавая из объятий в объятия, чуть ли не на руках внесли на самый верх лестницы.

На площадке, тесня друг друга, толпились остальные гости. Крепкие рукопожатия участились, а некоторые из собравшихся, не довольствуясь одним объятием, бросались на графскую шеф по нескольку раз.

— Поздравляю!.. Добро пожаловать!.. Друг мой, желаю долгих лет счастья!.. Пусть тебе во всём сопутствует удача!.. Ты получил в жёны самую прекрасную женщину Гаваны!.. И к тому же самую добрую!.. И самую богатую!..

На эти и подобные им восклицания граф, в зависимости от того, с кем он разговаривал, отвечал то лукавой улыбкой, то церемонным поклоном, то понимающим подмигиванием. Но он уже задыхался, ему всё время приходилось одёргивать воротничок и манжеты рубашки, на которых после каждого очередного объятия появлялись складки, и утирать платком: лысину, чтобы капли пота не скатывались на лицо. Ах. когда же наконец его оставят в покое!..

Дон Матео невозмутимо и неотступно следовал за графом. Он тоже пожимал нетерпеливо протянутые ему руки, падал в объятия, которые открывались не ему, а его обожаемому сотоварищу, отвечал на приветствия, предназначавшиеся также не ему, однако, несмотря на это, его галстук и воротничок почти не измялись — так тощ и высок был их обладатель.