Джон Пассос - 1919

Джо покачал головой.

- Платье у меня больно вонючее, - сказал он. - А где газеты?

Слуга-индус принес выпивку, покуда человек, назвавшийся Джонсом, возился в ванной. В выражении лица индуса, в складке его тонких губ и в черных глазах, глядевших поверх Джо, было что-то, что разозлило Джо. Ему захотелось набить морду этому коричневому холую. Человек, назвавшийся Джонсом, вышел из ванной, прохладный, в шелковом халате.

- Садитесь, Слим, выпьем и потолкуем. - Он осторожно провел пальцами по лбу, словно у него болела голова, и по курчавым черным волосам и уселся в кресло. Джо сел на стул в другом конце комнаты. - Фу, если я еще на неделю тут застряну, эта жара меня доконает. Не понимаю, как вы ее переносите, да еще занимаетесь физическим трудом. Вы, должно быть, очень здоровый.

Джо хотел спросить насчет газет, но человек, назвавшийся Джонсом, заговорил опять о том, как бы он хотел быть здоровым, и поглядеть белый свет, и встречаться с разными людьми, ходить в разные места, много, должно быть, можно увидеть забавного, это интересно, должно быть, день за днем плыть в открытом море, спать всем вместе, возиться и дурачиться, а? - а потом проводить ночь на суше, устраивать кавардак, шуметь, несколько парней с одной девкой.

- Если бы я мог так жить, мне было бы на все наплевать на репутацию, на разных шантажистов, лишь бы не попасть в тюрьму, а? Знаете, Слим, я бы хотел поехать с вами и вести такую жизнь.

- Вот как? - сказал Джо.

Человек, назвавшийся Джонсом, позвонил и приказал подать еще выпивки. Когда индус вышел, Джо опять спросил про газеты.

- Честное слово, Слим, я их повсюду искал. Должно быть, их выбросили.

- Ладно, мне пора возвращаться на мое корыто. - Джо взялся за дверную ручку. Человек, назвавшийся Джонсом, подбежал к нему и схватил его за руку и сказал;

- Нет, вы не уйдете. Вы обещали пойти со мной погулять. Вы ужасно славный мальчик. Вы не пожалеете. Не уходите так - мне с вами ужасно хорошо, я, знаете, просто влюблен. С вами этого никогда не бывало, Слим? Вы останетесь довольны. Я дам вам пятьдесят долларов.

Джо покачал головой и отнял руку.

Ему пришлось отпихнуть того, чтобы открыть дверь; он сбежал по белым мраморным ступеням и вышел на улицу.

Было уже почти темно; Джо шел быстро. С него струился пот. На ходу он ругался вполголоса. Он чувствовал себя погано, и ему действительно очень хотелось поглядеть на газеты из дому.

Он побродил по площади, напоминавшей парк, на которой сидел сегодня днем, потом пошел к порту. Все равно, надо идти на корабль. Масляный чад из трактиров напомнил ему, что он голоден. Он даже зашел в один трактир, но потом вспомнил, что у него ни цента в кармане. Он пошел на звуки пианолы и очутился в квартале красных фонарей. На порогах хибарок стояли негритянские шлюхи всех мастей и оттенков, полукровки-китаянки и индианки, несколько увядших, жирных немок и француженок; одна маленькая мулатка, протянувшая руку и тронувшая его за плечо, когда он проходил мимо нее, была чертовски хороша собой. Он остановился и заговорил с ней, но, когда сказал, что он пустой, она рассмеялась и сказала:

- Марш отсюда, господин Безгроша... тут господам Безгроша нечего делать.

Вернувшись на корабль, он не смог разыскать кока, чтобы выклянчить у него какую-нибудь еду, и удовольствовался табачной жвачкой. В кубрике было жарко, как в печке. Он вышел на палубу в одних подштанниках и стал расхаживать с вахтенным - розоволицым парнишкой из Дувра, которого все звали Малышом. Малыш сказал, что слышал, как старик и мистер Мак-Грегор говорили у себя в каюте, что они завтра пойдут в Сент-Люсию за грузом лимонов, а потом к чертовой матери домой, и до чего же он рад, что вернется наконец на милый родной островок и уберется с этой дерьмовой посудины - правда, красота? Джо сказал, что ему-то до всего этого какое дело, он сам родом из Вашингтона, округ Колумбия.

- Я хочу бросить эту пакостную жизнь и заняться таким делом, чтобы хоть что-нибудь заработать. А то тут всякий сукин сын турист с толстым кошельком думает, что он может тебя купить, как девку. - Джо рассказал Малышу про человека, назвавшегося Джонсом, и тот хохотал до упаду.

- Пятьдесят долларов - это пять десяток. За пять десяток я бы ему, пожалуй, что угодно позволил. А как же?

Ночь была совершенно бездыханна. Москиты начали кусать голые руки и шею Джо. Приторный душный туман поднимался от неподвижной воды порта, мутя огни набережной. Они раза два обошли палубу, не произнося ни слова.

- Так что же он все-таки от тебя хотел, Янк? - сказал Малыш хихикая.

- Да ну его к черту, - сказал Джо. - Брошу я эту жизнь. Что бы ни случилось, куда бы тебя ни занесло, матрос всегда хватается за сволочной конец. Верно, Малыш?

- А как же... пять десяток! И как ему, сукину сыну, не стыдно? Нарушение нравственности - вот как это называется! Следовало бы пойти к нему в гостиницу с двумя нашими парнями и заставить его заплатить за молчание. В Дувре такие типы платят деньги за гораздо более скромные дела. Приезжают летом на каникулы и охотятся за мальчишками-банщиками... Пошантажировать его - вот что с ним надо сделать, Янк.

Джо ничего не ответил. Через некоторое время он сказал:

- А я, когда был маленьким, мечтал попасть в тропики.

- Какие это тропики. Это сущий ад, вот что это такое.

Они еще раза два обошли палубу. Джо перегнулся через поручни и уставился в масляную тьму. Черт бы побрал этих москитов. Он выплюнул жвачку, услышал слабый всплеск, спустился в кубрик, забрался на свою койку, натянул одеяло на голову и лежал весь в поту.

- Вот черт, а я хотел почитать про бейсбол.

На следующий день они взяли уголь, а еще через день Джо приказали красить офицерские каюты, покуда "Аргайл" шел проливом Бока между тинисто-зелеными папоротниковыми островами, и он злился, потому что у него было свидетельство матроса первого класса, а с ним обращались, как с простым матросом, и вот он едет в Англию, а что он там будет делать? Товарищи говорили, как бы его там не отправили в концентрационный лагерь до конца войны: он ведь иностранец и едет в Англию без паспорта, все-таки война, немецкие шпионы и все такое; но ветер опять пахнул солью, и, когда он выглянул в иллюминатор, он опять увидел синий океан, а не Тринидадскую лужу и летучих рыб, стаями уносившихся от корабля.

Гавань на Сент-Люсии была чистая и закрытая, под кокосовыми пальмами белые дома с красными крышами. Выяснилось, что они будут грузить бананы; целых полтора дня они сколачивали в заднем трюме перегородки и прибивали жерди для бананов. Уже стемнело, когда они подошли к банановой пристани и перебросили две сходни и установили подъемный кран, чтобы спускать связки в трюм. Пристань была полна цветных женщин, смеявшихся, и визжавших, и кричавших команде разные слова, и рослых бездельников негров. Грузили женщины. Через некоторое время они начали подниматься по сходням, каждая с огромной зеленой связкой бананов, свисавшей с головы на плечи; тут были старые черные мамаши и хорошенькие молодые мулатки; под тяжелыми связками их лица блестели от пота, видны были груди, болтавшиеся под лохмотьями, коричневая кожа сквозь рваный рукав. Когда женщина доходила до конца сходней, два рослых негра осторожно снимали с ее плеч связку, надсмотрщик давал ей бумажку, и она сбегала по соседним сходням на пристань. Заняты были только машинисты с паровой лебедки, команде нечего было делать. Они стояли кругом, тревожно глядя на женщин, на сверканье белых зубов и белков, тяжелые груди, мерное качанье бедер. Они стояли, глядя на женщин, почесываясь, переминаясь с ноги на ногу; они даже не очень похабничали. Была черная тихая ночь, запах бананов и пота негритянок стоял вокруг них душным облаком; время от времени слегка тянуло прохладным запахом лимонов из ящиков сваленных на пристани.