Ирина Вильде - Совершеннолетние дети

Мигалаке вызывал учениц по алфавиту. Дарка чувствует, что приближается ее очередь, она вытирает вспотевшие ладони, поправляет волосы, берется за край парты, чтобы встать, когда ее вызовут, и вдруг слышит «р» вместо «п», — учитель снова пропустил ее фамилию. Дарка окидывает класс вопросительным и смущенным взглядом, словно надеясь на подсказку подруг, как быть дальше, что делать: стоять, пока Равлюк не кончит отвечать, или садиться? Что это, ошибка или Мигалаке нарочно пропустил ее фамилию? И что значит это зловещий шепот у нее за спиной?

— Дарка! Что теперь будет?

— Ты знаешь, на тебе уже крест поставили.

— Ого, Попович!

Каждое слово — как удар ножом. С ума они сошли, что ли? И, не дожидаясь, пока закончит Равлюк, Дарка смело поднимается и, уверенная в своих правах, спрашивает пряма по-украински:

— Господин учитель, я хочу знать, почему вы меня не спрашиваете и на этот раз?

Учитель морщит лоб: кто это осмелился нарушить порядок на уроке? Потом удивленно смотрит на Дарку, стоящую посреди класса, словно только сейчас заметил ее.

— Ах, домнишора Попович! Прошу повторить ваш вопрос, но по-человечески, так, как говорят люди… чтобы и я мог понять.

По-человечески — это значит по-румынски. Дарка растерянно озирается: что теперь делать? Разве он действительно не понимает ни одного слова по-украински? И нужно ли ей теперь спрашивать его по-румынски? Но класс в таких случаях отсутствует. Тогда Дарка еще раз, на свой страх, спрашивает по-украински:

— Я хочу знать, почему меня не вызывают.

— На каком языке она говорит? Что она хочет? — спрашивает учитель таким оскорбительным тоном, что будь у него другие ученицы, ни одна из них не откликнулась бы.

Тогда Равлюк на не очень гладком румынском языке объясняет учителю, чего хочет Попович.

— Как же я могу поставить ученице хорошую отметку, если она не умеет двух слов связать по-румынски? А может быть… она не хочет говорить по-румынски?

— Меня ни разу не спрашивали! — Дарка упрямо продолжает говорить на родном языке.

— И не спросят! — отвечает учитель уже без помощи переводчика, что свидетельствует о его знании украинского. — Аминь! Понимаешь? — и крестит Даркин лоб отвратительными холеными пальцами. — Аминь!

Дарка, отуманенная, униженная, сдерживает набегающие на глаза слезы.

— Попович, извинись, извинись, слышишь? — шипит кто-то так громко, что это, верно, слышит и Мигалаке. Он и вправду словно ждет этого извинения. Засовывает обе руки в карманы и смотрит на бедную Дарку с усмешкой, за которую можно только… плюнуть в лицо.

— У тебя есть что сказать мне? — спрашивает он, издеваясь.

— Извинись… извинись! — гудит класс уже двумя или тремя голосами.

И Дарка понимает, что от класса может прийти только такая помощь, только это «извинись». Вдруг ей кажется, что ее берут за волосы и поворачивают в сторону. Глаза ее встречаются с огненным, проникающим до самых костей взглядом Ореховской. Пронзенная этим взглядом, Дарка поворачивается к классу и кричит, заглушая шипение нескольких голосов:

— Я не буду просить прощения! Не буду! Не буду! Пусть мне лучше поставят двойку по румынскому языку! Пусть! — заявляет она прямо в лицо учителю.

Учитель выслушивает эти слова и отвечает сравнительно спокойно, хотя черт уже разжег и под ним костер:

— Мало… мало двойки! Если все так пойдет, ты получишь еще «плохо» и по поведению, а то и из гимназии вылетишь на все четыре стороны! Ду-те ин дракул! [27] Иди к черту! (Рум.) — кричит он злобно по-румынски.

Дверь с грохотом закрывается, и его быстрые шаги слышны из коридора до тех пор, пока он не скрывается в кабинете директора.

Класс в первую минуту сидит, как зачарованный, никто пальцем не шевельнет. Дарка застывает, скрестив руки на груди, глядя в одну точку. Первой приходит в себя Ореховская. Она берет Дарку за руку (почему не Стефа, почему не она?):

— Ну что ты стоишь, как на выставке? Садись за парту… Или нет — пойдем в коридор… напьешься воды…

Только после этого класс пробуждается. По комнате проносится шепот, через минуту переходящий в громкий гул. В нем тонут отдельные голоса спорящих и кричащих. Шум все усиливается.

— Ну, теперь, Попович, на тебе крест поставили до конца года! — долетает до Дарки из этого хаоса.

— Пойдем в коридор! — Ореховская хочет уберечь Дарку от этих выкриков. — Пойдем, до звонка еще семь минут.

Наталка говорит не мягко. Она, вероятно, даже не умеет быть ласковой. Но каждое слово ее искренне. Она обнимает Дарку худой и такой дорогой теперь для Дарки рукой, тем самым берет ее под свою защиту (Стефа только смотрит на все яркими, как звезды, глазами) и уводит из этого содома.

Девушки идут прямо к крану. Ореховская наливает воды в кружку и поит Дарку из своих рук, как тяжелобольную.

Та смачивает губы и отталкивает кружку: вода невкусная. В коридоре пронизывающий холод. Мороз разрисовал окна. Солнце кажется молочным шаром, а не источником тепла и света. Наталка прижимается к Дарке, обнимает ее, и так, прижавшись друг к другу, они тихонько, на цыпочках, идут по коридору.

Дарка чувствует в этом физическом сближении с малопривлекательной внешне девушкой некое высшее духовное родство, несравнимое ни с семейными чувствами, ни с тем, что хранится в сердце для Стефы Сидор. И уж, само собой, нет здесь ничего из того, что она лелеет для Данка.

Наталка не утешает и не расценивает Даркино выступление как героический поступок. Она не говорит Дарке лестных слов, и та благодарна ей за это нежное молчание.

Когда они в четвертый раз проходят по коридору, Дарка решается:

— Наталка, можешь передать Оресту, что я в любой день могу встретиться с ним…

Свершилось: Ореховская, хотя с ней этого никогда не бывает, прижимается лбом к Даркиному лицу, и это означает, что Наталка приняла ее слова как присягу.

— Я знала, что ты будешь с нами… даже… если бы не было этой истории с Мигалаке…

Визгливый звонок распахивает пасти классов и выпускает из них шумных, веселых учениц. Дарка стоит, прислонившись к стене, и смотрит, как они движутся, слышит их смех, даже видит у них в руках тетради по-латыни, но ощущает все это как что-то нереальное, давно прошедшее, с чем она сама покончила раз и навсегда.

Раз и навсегда? Кто это сказал? А мама? Что скажет мама, когда узнает, что ее дочка, ее гордость, не окончила гимназии и никогда-никогда не попадет в университет? А что скажет на все это папочка? Сумеет ли Дарка убедить их, объяснить им, влить в их сердца эту несокрушимую уверенность, что она причинила им страшное, смертельное огорчение не из-за небрежения и лени? Поймет ли хоть папа, что… так должно быть? Не станет ли бранить за то, чему она принесла в жертву все свое будущее?