Лео Перуц - Маркиз де Боливар

- А его дочь? - спросил Гюнтер. - Если ей не больше семнадцати, так девицы этих лет в вашей стране - как волынки у нас в Германии: только тронь, они сразу визжат...

- Его дочка, - заверил алькальд, - будет рада принять господ офицеров.

- Так - alons16! Вперед! Что мы здесь сидим? - возбужденно возгласил Брокендорф. - Раз есть у ней горшочек, так я хочу в нем повариться!

- Но нынче уже слишком поздно, - осторожно возразил алькальд, глядя на пьяного капитана с беспокойством. - Может, в другой раз, сеньоры, может завтра после обеда? В это время сеньор дон Рамон д'Алачо уже спит. Сегодня, я думаю, лучше всего лечь в постели...

- Вы готовы? - сразу подавил его Эглофштейн властным тоном. - Да? Тогда не говорите больше, пока вас не спрашивают! Вперед! Возьмите факел и пошли! Салиньяк! Пойдете с нами?

- Я жду моего слугу. Не знаете, барон, куда он девался?

- Товарищ! - Эглофштейн уже накинул плащ. - Вам опять не повезло с выбором слуги. Он оказался вором. У одного из моих солдат он поутру стащил кошелек. Кошелек нашли при нем, но талеры исчезли.

Салиньяк не казался ни удивленным, ни обиженным.

- Ну и что, вы его повесили? - спросил он, не подымая головы.

- Не совсем так, товарищ! Мы его расстреляли здесь же, во дворе. Ведь плотники обещали нам виселицу только на той неделе...

Ответ ротмистра прозвучал достаточно странно. Я часто вспоминал его слова в последующие дни.

- Я так и знал, - мрачно вымолвил он. - Еще ни один человек, который проходил со мной какой-то путь, не заживался после этого долго...

Он повернулся к нам спиной и зашагал по комнате.

А мы вышли и побрели, ступая след в след по глубокому снегу и завернувшись в свои плащи, за алькальдом. Он провел нас по Калле де лос Аркадес, затем через улицу Кармелитов и по "широкому бульвару", на котором едва ли две телеги могли разъехаться. Всюду царила тишина и безлюдье, потому что полуночная месса уже давно закончилась. Мы миновали церковь Богоматери дель Пилар и у башни Хиронелла вышли на площадь, окруженную шестью каменными статуями святых в человеческий рост.

Весь этот путь мы прошагали молча и дрожа от холода. Только алькальд болтал, останавливался через каждую сотню шагов и показывал нам своей палкой с серебряным набалдашником то на какой-нибудь дом, то на часовню. Вот здесь, рассказывая он, до прошлого года жил человек, кузен которого служил советником королевского трибунала. А там одно время проживал судья Королевского суда по делам Индий, известный дон Антонио Фернандес; на другом месте останавливался в жаркий день отдохнуть по дороге архиепископ Сарагосы, потому что одной из его лошадей надо было сменить подкову. В маленькой молочной справа от церкви в прошлом году случился пожар и погибла жена владельца. А вот в той лавке господа могут купить все, что потребно офицеру для его службы...

Перед церковью алькальд задержался подольше, перекрестился и указал на лист бумаги, приклеенный к церковной двери.

- Здесь записаны имена всех граждан, которые в этот раз предаются позору за нарушение поста или непосещение исповеди. Наш отец настоятель...

- Желает, чтобы зарос твой рот, да чтоб и с ним то же сделалось! - зло крикнул Гюнтер. - Что ты заставляешь нас мерзнуть! Веди дальше! Мы за тобой идем не затем, чтобы молиться!

Он умолк, споткнувшись о труп осла, занесенный снегом, - прямо посреди улицы. Вымочив одежду в снегу, он вскочил и начал яростно бранить Испанию, всю страну и ее жителей, которые не умеют поддерживать у себя порядок и виновны в его неприятности.

- Что за страна - грязь и безделье! Навоз на улицах, ржавчина на железе, дыры да заплаты, в деревьях - черви и на всех полях - сплошь сорняки!

- Здесь даже луна - дура, не знает никакого порядка! - подхватил хмельной Брокендорф. - Вчера она была худа, как сушеная селедка, а сегодня растолстела, будто супоросная свинья!

Так мы наконец добрались до дома дона Рамона д'Алачо, дочь которого звалась Монхитой. Домик был низенький и плохонький и стоял на углу площади Шести Святых.

Гюнтер взялся за дверной молоток и начал громко стучать.

- Эй! Сеньор дон Рамон! Отворите! К вам гости пришли!

Но в доме все было тихо. Снег пошел гуще, и хлопья прямо висели на нашей одежде и шапках.

- Смелее! Вышибай ворота! - закричал Брокендорф, хлопая руками, чтобы согреться. - Ломай их, они же не крепче английских линий при Торре Ведрах!

- Отворите, сеньор сонного дома и храпова двора! - орал Гюнтер, обрабатывая створку ворот молотком, - Отворяй, или мы вышибем двери и окна!

- Живо отворяй, не то мы и печки в твоем доме разнесем! - рычал Брокендорф, совсем позабыв, что он снаружи, а печи - внутри, если они вообще есть...

В соседнем доме отворилось окно и высунулась голова в колпаке с кисточкой. И сразу же исчезла, со стуком захлопнув окно. Видно, наши заснеженные плащи напугали полусонного горожанина, и он теперь, дрожа, забрался в постель и шепчет своей жене, что шесть святых слезли с постаментов и шумят перед дверью соседа...

Но тут же сверху до нас донесся гневный и властный голос:

- Эй, вы, адский сброд, тысяча крестов, кто это там? Кричали по-испански, и Донон вскипел:

- Он может ругаться как боцман, но и я умею не хуже! - И заорал: Разрази тебя гром девяносто девять раз! Отворяй, сволочь!

- Кто это?! - гневно прогремел голос.

- Солдаты императора!

- Какие вы, к черту, солдаты? - еще резче ответил голос. - Дерьмовые ткачи, трубочисты, золотари, метлы вам возить, а не в армии служить!

- А ты кто такой, мушиная душа?! Вот запеку тебя в пирог, будешь меня знать! - зарычал Брокендорф, особенно разозлившись от того, что какой-то испанец посмел обозвать его золотарем - чистильщиком сортиров. Но он и не обратил внимания, что человек, ругавшийся наверху, перешел на немецкий...

- Дон Рамон, сойдите вниз, пожалуйста, и отворите им! Я хочу посмотреть, кто это там решил запечь меня в пирог! - громко, но уже куда спокойнее проговорил голос наверху.

Мы услышали шаги внутри дома, и деревянная створка заскрипела. Потом дверь отворилась, и появился маленький человек с огромным горбом. На ногах у человечка были гамаши из кирпично-красной материи. Кисточка его шерстяной ночной шапочки спадала на левое ухо. Он забавно поклонился нам, описав дугу зажженной лучиной в руке, и тень его походила на груженого вьючного мула, который наклонил шею, чтобы полакать из котелка.

Мы пошли за ним наверх и очутились в комнате, заполненной принадлежностями живописца - мольбертами, подрамниками, а посреди стояла рама с образом испанского Сант-Яго - святого Иакова Кампостельского, голова и одна рука которого были уже написаны в красках. Оттуда мы перешли в другую комнату, неосвещенную, но в камине слабо тлели уголья, и перед ним сидел человек и грел ноги у топки камина. Подле него стояла пара высоких кавалерийских сапог, а на столе - несколько стаканов, бутылка вина и большой канделябр на три свечи a la Russe17.