Лео Перуц - Ночью под каменным мостом

-- Ох, помолчи об этом, я и слушать не хочу! Для меня больше не будет хороших дней, -- стонал Коппель. -- Со мной будет как в Писании: прахом станет моя пища, и со слезами смешаю я питье мое. Как подумаю, что они выносят тебя, завернув в ветхий холст, так все внутри и переворачивается...

Екеле твердо ответил:

-- Не придавай лишнего значения холсту -- какая разница, ветхий он или новый! Ты же знаешь, что если речь идет о похоронах бедняка, похоронное братство платит за локоть ткани три крейцера -- и ни гроша больше! Какой тебе еще дадут холст за три крейцера, кроме серого и порванного! За такие деньги ты ничего другого и не можешь требовать! Вот был бы я Мордехаем Мейзлом! Того когда-нибудь понесут в камке двойного плетения по полгульдена или даже по гульдену за локоть!

-- Мордехая, сына Самуила, призываю я! Того, кто еще именует себя Маркусом! -- громыхнул голос.

-- Который стал бедным человеком, -- зазвенел второй, -- и у кого в доме не наберется и полгульдена. Кто все отдал, ничем не владеет и ничто не называет своим!

-- Мордехай, сын Самуила! Ты призван.

-- Ты слышал, Екеле? -- воскликнул Коппель-Медведь. -- Мордехай Мейзл! Великий хозяин всех торговых дел! И его призвали тоже...

-- Да, и его, -- подтвердил Екеле, и вдруг начал тихо смеяться себе под нос. -- Слышал, он теперь бедный человек, который ничего не называет своим! Что ты обо всем этом думаешь? Или ты опять прохлопал ушами, Коппеле?

-- Да, это странно. Я ничего не понимаю. Что бы это могло значить? -потрясенно забормотал Коппель-Медведь. -- Что он... что ты...

-- Что там, внизу, сидят двое умников, которые сыграли с нами славную шутку, да еще какую соленую! -- заявил Екеле-дурачок. -- А теперь они нарочно повели несуразные речи. Разве не нелепо заявлять, что Мордехай Мейзл -- бедный человек, и у него в доме не наберется полгульдена? Мордехай Мейзл, к которому золото притекает изо всех стран, -- бедняк? Да там собрались двое шутов, которые болтают что им в голову взбредет. Странно только, что я не узнал эти голоса с самого начала.

-- Так ты их узнал? -- вскричал Коппель и, как мотылек к огню, потянулся за искоркой надежды.

-- Один из них -- Либман Гирш, золотошвей, -- сказал Екеле-дурачок. -Такой бас ни с кем не спутаешь. Да ты знаешь его! Он получил заказ обновить шитье на парчовом знамени, которое висит внизу, в синагоге. Он очень спешит и работает по ночам, а чтобы не скучать за работой, он и прихватил с собой своего двоюродного братца, Хашеля Зелича (ты его тоже знаешь -- пуговичник), с которым они там и развлекаются!

-- Думается мне, ты прав, -- с глубоким вздохом облегчения отвечал Коппель-Медведь.

-- Ну, конечно, они услыхали нас, -- продолжал Екеле. -- Ведь мы говорили довольно громко, -- с каждой минутой Екеле, кажется, все больше верил в свою выдумку и оттого веселел на глазах. -- Вот они и придумали этот розыгрыш, чтобы сделать из нас посмешище!

-- Как им не стыдно! -- вскричал Коппель. -- Взрослые мужчины, мастера, а все одни дурачества в голове!

-- Может, позвать их и сказать, что мы их узнали? Пусть тогда постыдятся своих детских штучек! -- спросил Екеле, который уже не сомневался, что голоса принадлежали мастеру золотого шитья и пуговичнику, сидевшим внизу за работой.

-- А, брось ты их, не стоит из-за них утруждаться! -- сказал Коппель, которого счастливая перспектива остаться вместе со своим другом и неизменным спутником сделала готовым к всепрощению. -- Ведь написано: не презирай глупцов и не отвечай на их глупости!

-- Так я же с самого начала говорил, что нам нечего тут оставаться, а надо идти домой, чтобы на покое с радостью распить нашу яблочную водочку! -заявил Екеле-дурачок. -- Ты кусочек, я кусочек, глядь...

-- ...Прикончим пирожочек! -- подхватил Коппель-Медведь, чуть только его товарищ споткнулся, не сумев закончить строку.

-- Какой еще пирожочек? -- удивился Екеле. -- У нас ведь водка, и мы будем ее пить, а не есть!

-- Но это же ты зачем-то заговорил о кусочках! -- возразил Коппель. -Если хочешь, будет так: я глотну, да ты глотнешь -- скоро в кружке дно найдешь... Ну как?

-- Отлично! И сердцу станет веселей, -- сказал Екеле, согласно кивая головой.

-- Да, но где же кружка? Ее нигде нет, -- жалобно произнес Коппель-Медведь. -- Я, должно быть, со страху выронил ее, когда гам, внизу, назвали твое имя!

Екеле-дурачок встал на четвереньки и принялся ощупывать землю. Вскоре он натолкнулся на кружку. Она оказалась целой и невредимой, и ни капли водки не просочилось сквозь крышку.

-- На, держи! -- сказал он, протягивая ее Коппелю. -- Да покрепче, а то у меня аж сердце остановилось! Слава Богу, что Он уберег нас от потери. Я-то уж подумал, она у нас разбилась...

(1)Самаил (Самаэль) -- в иудейской демонологии злой дух, демон, часто отождествляемый с сатаной.

XII. ВЕРНЫЕ ЛЮДИ РУДОЛЬФА II

Вечером 11 июня 1621 года, через девять лет после кончины императора Рудольфа, старый Антон Броуза, бывший когда-то шутом, потом -- истопником в пражском Старом Граде, а теперь именующий себя "доверенным слугой и другом почившего императора", направлялся привычной дорогой, которая вела по извилистым лестницам на подъемах, через арки ворот, крытые проходы и крутые улочки от его квартала на Градчанах к одной из малостранских гостиничек, в которой он имел обыкновение сиживать, рассказывая свои истории, отпуская шуточки и ужиная за счет других, поскольку своих денег ему вечно не хватало. На этот раз его выбор пал на трактир "У серебряной щуки", расположенный на островке Кампа, -- здесь он не появлялся уже несколько недель, а кроме того, хозяин "Щуки", который в шестнадцатилетнем возрасте служил в пражском замке кухонным мальчиком, оказывал большое уважение истопнику императора.

Со дня битвы у Белой Горы, в которой решилась судьба Чехии, минуло полгода, и за этот отрезок времени свершилось много разного зла. Богемские сословия утратили свои древние права и свободы. Фридрих Пфальцский, последний чешский ставленник на троне Богемии, прозванный Зимним Королем, бежал, и в Старом Граде сидел императорский комиссар. О церковном имуществе, отнятом у протестантов и моравских братьев, теперь спорили ордена иезуитов, доминиканцев и августинцев. Протестантские священники были изгнаны из страны. Все, кто участвовал в национальном восстании 1618 года или же подозревался в сочувствии и помощи мятежникам, были брошены в тюрьмы, а после того, как их разлучили с жизнью, все их имущество забрала казна императора Фердинанда. Так погибли и обнищали многие знатные семьи, и самые их имена исчезли из истории империи.

Другие имена заслуженно сохранились в памяти чешского народа. То были имена двадцати семи персон владетельного, рыцарского и купеческого сословий, которых того же 11 июня 1621 года казнили на староградской Круглой площади как государственных изменников. Среди них были не только чехи, но и немец, вождь протестантской партии и глава моравских братьев граф фон Шлик, и пан Вацлав Будовиц, вернувшийся в Чехию из своего бранденбургского убежища, чтобы, как он сказал, не покинуть свою родину на острие меча, и доктор Есениус, знаменитый врач и анатом, первым в империи начавший делать вскрытия трупов, и президент богемской придворной палаты Кристоф Хорант, похлицевский пан, объездивший в молодости все страны Ближнего Востока и издавший на чешском языке двухтомный труд о своих впечатлениях от Палестины, Египта и Аравии. Страх, скованность и горькое чувство поражения читались на лицах людей, которых встречал на своем пути Броуза. Но это скорее умножало, чем ослабляло его надежду разжиться дармовым ужином. Он знал людей и понимал, что в такой день никому не хочется оставаться наедине с собой. Одним хотелось послушать мнение людей, лучше осведомленных о событиях, другим было необходимо проверить свои суждения, и каждый ждал друг от друга хотя бы крупицу сочувствия, ободрения и поддержки. А потому в тот день многие люди собрались в гостиницах.