Лео Перуц - Ночью под каменным мостом

День выдался холодным -- под ясным небом гулял пронизывающий ветер, взметавший опавшие листья. Дорожка, по которой они шли, провела их сначала через фруктовый сад и огород, а потом пошла по лугу. Они миновали кустарник и пересекли буковую рощу, где жили косули и лисицы. А выйдя из рощи, очутились перед боковым флигелем замка; к нему-то и примыкал зверинец.

Под сенью древних буков и вязов стояли клетки и вольеры из толстых железных прутьев. Ручной медведь, который привык клянчить кормежку, приносимую с дворцовой кухни, предоставленный самому себе топтался по дорожкам. В маленькой землянке, вровень с травой крытой черепицей, дежурили сторожа. Их было трое, но навстречу им вышел только один. И пока под рычание львов и визг обезьян он проверял и взвешивал мясо, мясник Носек указал Мейзлу, через какие ворота император выходит в парк. Он описал и его наружность -- по его словам, это был невысокий, коренастый мужчина с курчавой бородкой, очень быстрый в движениях. В это время года на нем обычно бывает короткий плащ с меховым подбоем и золотой каймой, сшитый из материи, которую Носек оценил в полгульдена за локоть. Но главное -- императора было легко опознать по тому, как он выбрасывает при ходьбе правую руку, словно указывая себе путь своей узкой кистью с узловатыми голубыми жилами. Мейзлу не придется долго ждать: звери голодны, и из окон императорских покоев уже наверняка слышно рычание львов.

Когда мясо было взвешено и хорошее его состояние засвидетельствовано, они получили разовую плату: четыре новеньких серебряных богемских гроша мяснику и полгроша -- работнику.

Тем временем из землянки вылезли два других сторожа, чтобы встретить императора. Но его пока не было видно. Шмайе Носек обратил внимание на помощника садовника, который возился неподалеку от них у шпалера розовых кустов, не спуская глаз с дворцовых ворот. По мнению Носека, он вовсе не был похож на мальчишку-садовника и уж во всяком случае плоховато управлялся с ножом и садовыми ножницами. Носек ничуть не удивился бы, если бы вдруг оказалось, что этот юноша, кто бы он ни был, пролез сюда с помощью садовника для того, чтобы обратиться к императору.

Щитоносцы у ворот как по команде вскинули свои алебарды, затем -- ать, два, к ноге! -- воткнули их древка в землю, и ворота отворились. Император в своем плаще с золотой каймой вошел в парк, слегка выбрасывая вперед правую руку, -- точь-в-точь, как и описывал Носек.

Минувшей ночью Рудольф II был измучен кошмарами, в которых его младший брат Матиас, австрийский эрцгерцог, преследовал его в образе вепря. Когда же он пробудился, то к тоске, которая постоянно одолевала его душу, добавились страх и смятение ночного кошмара, от которых он никак не мог отделаться. Дежуривший в то утро второй камердинер Червенка умел, когда представлялась возможность и надобность, несколько поправить настроение императора. На этот раз он велел провести под окнами спальни испанских и итальянских коней императора. Вид этих горделивых животных, как всегда, порадовал Рудольфа, и он как был, в одной пижаме, высунулся в окно, не обращая внимания на резкий ветер, врывавшийся в комнату. Он склонился наружу и окликал по имени то одного, то другого скакуна: "Диего! Бруско! Аделанте! Карвуччо! Конде!" И каждый конь, которого он звал, подымал голову и звонко ржал в ответ. И все же тоска не вполне отошла от сердца Рудольфа...

После того как ему накрыли стол для завтрака, в покое появился истопник Броуза с совком для золы и скребком, намереваясь убрать пепел из камина. Император подозрительно взглянул на него и спросил:

-- Скажи-ка, Броуза, что у тебя на уме? Ты держишься за меня или за герцога Матиаса?

-- Куманек, -- отвечал Броуза, не прерывая своего занятия, -- что мне до вас обоих? Я держусь за метлу, кочергу и совок, потому что это моя обязанность. А вы с Матиасом нашпигованы одним салом, и для бедных людей один не лучше и не хуже другого...

-- Ты считаешь себя бедным человеком? -- усмехнулся император. -- Да ты богач -- ведь у тебя всегда найдутся сбережения. Не хочешь ли ссудить мне сотню гульденов? Мне как раз не хватает денег!

Броуза оторвался от работы и обратил к императору свое плосконосое, припудренное угольной пылью и пеплом лицо.

-- Это можно, -- сказал он. -- А какое поручительство ты мне даешь и что я получу в залог?

-- Ты должен дать мне сотню гульденов без всяких залогов и поручительств, -- настаивал Рудольф, -- только под мое слово и ради моей персоны!

-- Ну нет, господинчик мой! -- сказал Броуза. -- Лучше я дам сотню гульденов под этот совок, чем ради твоей персоны!

В следующий момент он бросил совок со скребком и выскочил в дверь, ибо император уже схватился за тяжелую серебряную хлебницу, и Броуза привычно сообразил: "Как он сделает мне в голове дыру, так никакой пластырь не поможет!"

Примерно час император провел в комнате, служившей мастерской двум камнерезам и паркетчику. Он молча наблюдал, как продвигалась у них работа, а они делали вид, что не замечают его присутствия, зная, что ему не нравится, когда кто-нибудь мешает ему предаваться своим мыслям.

Потом он прошел в зал, стены которого были увешаны картинами Брейгеля, Дюрера, Кранаха, Альтдорфера и Гольбейна. Посреди зала стояла приобретенная накануне мраморная скульптура, произведение великого античного мастера, имя которого не дошло до нас. Она изображала мальчика Илионея, одного из сыновей Ниобеи, которая в своей материнской гордыне бросила вызов богине Латоне и навлекла на себя гнев ее детей -- богов Аполлона и Артемиды.

Пронзенный стрелой Аполлона, мальчик Илионей опустился на землю, но не хотел сдаваться смерти без боя. Правой рукой он еще силился вырвать стрелу из груди, а левой отталкивался от земли, стараясь подняться, чтобы побежать к своей матери и найти у нее защиту. И так благородна была поза ребенка, так прекрасно уже отмеченное смертью, но все еще жаждущее жизни лицо, что на глаза Рудольфа навернулись слезы. Лишь после этого ему стало легче на сердце. Его утешало и радовало сознание того, что это дивное творение забытого' мастера вновь извлечено на свет из праха и руин и что оно попало в его, императора, любящие руки.

Тем временем подошел час обеда, и он услыхал рычание львов и крик орла в парке: его любимые звери звали его.

Спускаясь по лестнице и принимая на ходу из рук слуги свою шляпу и плащ, он невольно погрузился в мечты. О, если бы Богу было угодно, думал он, выходя в сопровождении двух офицеров гвардии в ворота парка, чтобы ему выпало жить на свете не в свое время, а в том далеком столетии, когда неведомый мастер изваял Илионея. Если бы он царствовал в Риме вместо Августа или Нерона, то кого из мыслителей, ученых и художников той счастливой эпохи привлек бы он к своему двору? Поэтов и комедиографов он ценил невысоко, но Вергилия чтил как ученого мужа и вместе с Плинием и Сенекой всегда хотел бы иметь при себе. И когда он подумал, что Платон, Аристотель, Эвклид и Эпикур -- самые великие из тех, кого он ставил превыше всех великих, -- ко времени Августа давно уже переселились в царство теней, его вновь коснулось горькое разочарование.