Вильям Александров - Дорога обратно

— Ну, вот, — всхлипнув, вздохнула она. — И легче стало… — Она улыбнулась. — Выплакалась у тебя на груди — и как-то легче стало. Давно надо было это сделать.

Она подняла голову, прикрыв глаза, глубоко набрала в легкие воздух — раз, другой, третий…

— Ну, вот… Больше не буду… Прости.

Спал он в комнате Димы. Неля постелила ему на кушетке сына, открыла форточку и ушла.

Он выкурил сигарету, погасил свет и лег. Но сон не приходил. Лукьянов лежал с открытыми глазами, глядел в светлый прямоугольник окна, на котором шевелилась прозрачная тюлевая занавеска, слушал отдаленный шум моря и думал об этом мальчике, ее сыне, который мог бы быть его сыном, если бы тогда все так не получилось. Она показала ему фотографию — славное, открытое, какое-то светящееся изнутри лицо с широко распахнутыми глазами — со лицо. Как-то не вязалось с ним ничто плохое, темное. И улыбка у него на фотографии хорошая…

Лукьянов нащупал у изголовья шнурок настенного светильника, потянул его. Зажегся зеленоватый плафон, и в комнате сразу стало уютно.

Вот здесь он, наверно, читает. Читает, думает, мечтает. Какое это, в сущности, прекрасное время жизни, когда все еще впереди, когда можно представить себя и моряком, и ученым, и артистом, и геологом… А разум свеж и восприимчив, а работа мысли остра и непредвзята, и ум не отягощен еще опытом жизни, не ранен горечью утрат… Их поколению не выпало такое. И как обидно, когда сейчас врывается в юную жизнь трагическое, страшное, и все сразу меркнет, заволакивается дымом безысходности. Они к этому не готовы, и тут уж могут натворить иногда бог знает что, он это знает…

Рядом с кушеткой стояла этажерка для книг. Лукьянов пробежал глазами по корешкам: Джек Лондон, Ефремов, Тур Хейердал, Беляев, Стругацкие…

А вот и Достоевский, и Хемингуэй… Они в шестнадцать и не помышляли о Достоевском.

Пониже, на уровне с кроватью была полка с научно-популярной литературой. Кибернетика, космос, ракеты. Здесь же лежали тетради и альбомы. Лукьянов взял наугад один из них.

Фотографии космонавтов — Гагарин, Леонов, Титов. А вот и рисунки: космический пейзаж море и пару дельфин, а на нем фигура человека в ластах. Нет, это, пожалуй, не ласты, это — перепонки. Кто же это — Ихтиандр, наверно…

Дальше — карта звездного неба. Созвездия, названия звезд. Расстояние в световых годах и парсеках…

Он взял другой альбом: стихи. Лермонтов вперемежку с Окуджавой, песни Высоцкого, альпинистский фольклор…

А вот это, пожалуй, что-то свое. Почитаем.

Это ей, конечно. Как хорошо, что есть на свете она. Неважно, какая она на самом деле, важно, какая она в твоей душе.

В конце альбома — конверт из черной фотобумаги. Фотографии. А вот и она. Вполне современная дивчина с распущенными волосами, фигурка точеная, улыбка смелая — все как надо…

А это, видимо, в каком-то туристическом лагере, лезут на гору, с рюкзаками на спинах, альпенштоками, с веревками — по всем правилам. Где же он, Димка? Ага, вот, кажется. Ну да, тащит ее за руку… А вот они на вершине — радуются.

А это, как видно, старый снимок — Димка в пионерском галстуке, стоит у знамени — лицо строгое, торжественнее… Что там на знамени? «Артек», кажется…

И еще одна фотография привлекла его внимание. Какое-то надгробье, плита, Димка стоит, склонив голову, положил цветы. Огонь горит. А ведь это, пожалуй, Севастополь, или. Одесса — все может быть…

Он аккуратно сложил фотографии, закрыл альбом, уложил все на место.

Погасил свет.

Теплая волна поднималась в душе. Хорошие растут ребята — беречь их надо. Не дай бог, вот такая история! Жаль, что не был знаком с ним раньше, может, и уберег бы…

Ухало море внизу, видно, ветер поднялся. Мутный свет луны разливался по небу.

Спать!

Утром, за столом, когда Неля поставила перед ним яичницу, ветчину и кофе, он вдруг сказал:

— А я познакомился с твоим сыном.

Она удивленно вскинула брови.

— Ночью. По книгам и фотографиям. Мне кажется, хороший парень.

Он видел, как она просияла. И тут же лицо ее опять затянулось печалью. С трудом проглотила кусочек ветчины, отложила вилку, подперла лицо ладонями, грустно смотрела, как он ест.

Потом спохватилась.

— Налью еще?

— Налей.

Она добавила ему в чашку из блестящего металлического кофейника, налила немного себе, отпила глоток…

— Совсем не могу есть. Как притронусь к еде, тут же думаю о нем, как он там… — голос ее дрогнул.

— Приятного, конечно, мало, — сказал Лукьянов. — Но не так ужасно, как ты себе представляешь.

— Дело не в этом, — она покачала головой. — Погиб человек, что может быть ужасней! И знаешь, что самое страшное, я не представляю себе, как Дима будет жить с таким грузом… Это ведь на редкость совестливый, легкоранимый мальчик… Ты не веришь мне? — Она уловила на себе его пристальный взгляд.

— Почему же, верю. Я и сам так подумал… Кто этот человек?

— Истопник из соседнего санатория.

— Как он очутился на дороге в такое время?

— Будто бы ловил машину, хотел остановить.

— Он был трезв?

— Не знаю точно… Говорят, что пьян.

Тогда, может, действительно он сам виноват.

Может быть… Но, как бы там ни было, Дима сбил его. А он ведь не имел права садиться за руль, выезжать на дорогу. Я просто не понимаю, что с ним случилось…

— Да, — Лукьянов нахмурился. — Ну, чего гадать, поедем, узнаем.

Он отодвинул тарелку, встал.

Она встала тоже.

— Можно, я поеду с тобой?

Можно… Только, пожалуй, мне сейчас лучше пойти одному.

Я не зайду туда. Буду ждать тебя на улице или просто по городу похожу.

— Зачем?

Она опустила голову.

Знаешь, не могу я здесь оставаться одна, невыносимо мне стало здесь…

Хорошо, — согласился он. — Одевайся, и поехали вместе.

Она ушла в соседнюю комнату переодеваться, и оттуда он услышал ее голос:

— Дима, почему ты ничего не рассказываешь о своей семье, о жене? Кто она, как ее зовут?

— Расскажу как-нибудь…

Он закурил, подошел к боковому окну. Отсюда было видно море. Мелкая рябь шла по воде, и она безмятежно сверкала, как тогда, в детстве. Ему вдруг вспомнился мальчик в белой рубашке, с цветами в руках, бегущий к морю по песчаной аллее санатория РККА, и колючий ком подкатил к горлу.

Мне тоже надо спросить тебя кое о чем, — сказал он, не оборачиваясь. — Возможно, удастся увидеть Диму… Я должен знать — что ему известно обо мне?

Он услышал стук ее каблуков и обернулся. Она стояла в дверях в костюме, бледная, с сумочкой в руках.

— Ты спрашиваешь, что он знает о тебе? Все!

Следователь прокуратуры, пожилой человек в очках, в форменном кителе, поначалу встретил Лукьянова неприветливо, — ему, видно, показалось, что явился какой-то влиятельный родственник — «давить».