Вильям Александров - Дорога обратно

Но потом, когда Лукьянов рассказал о себе, ледок как будто растаял.

Горожняк (такая странная была фамилия у следователя) достал дело, перелистал его.

— Ну, что вам сказать, дело закончено, сегодня передаем в суд. — Он повертел в пальцах карандаш, сделал какую-то пометку на полях. — Парень во всем признал себя виновным, он сам доставил пострадавшего в больницу, сам явился с повинной, сам заявил, что без спроса сел в машину. «Сам, — говорит, — во всем виноват, судите меня». И знаете, вначале, когда я принял его дело, у меня даже симпатия появилась к нему, вот, думаю, натворил по глупости, но осознал, не стал прятаться, увиливать. Значит, не такой уж испорченный. Тем более, что Полозов, — пострадавший, значит, судя по данным экспертизы, действительно неожиданно выскочил из-за автобуса, который стоял вот тут, на обочине дороги, — Горожняк показал Лукьянову схему, на которой был отмечен стоявший на обочине всю ночь неисправный автобус. — Вот, думаю, влип парень по дурости. Ведь тут и опытный водитель вряд ли что смог бы сделать…

— А чего он выскочил, этот Полозов? — спросил Лукьянов.

— Как видно, остановить машину хотел, доехать домой. Мы опрашивали других водителей, говорят, действительно, стоял возле автобуса какой-то пьяный, махал руками, но никто его брать не хотел, объезжали, ехали дальше. И экспертиза подтвердила, что он был в алкогольном опьянении… Можно предположить, что устал он прыгать, сел на подножку, с другой стороны автобуса, может, задремал даже. А тут услышал: идет машина, ну и выскочил неожиданно, знаете, как это бывает.

Следователь говорил ровным, бесстрастным голосом, без всяких эмоций, он словно подчеркивал, что объективно оценивает факты, но Лукьянов чувствовал: за этой внешней бесстрастностью есть нечто другое, какая-то убежденность, главное впереди. И он не ошибся.

— Так вот, я и говорю, пожалел его даже вначале… — продолжал Горожняк, — а потом, когда стал вникать поглубже, — понял: нет, не так он прост, этот парень, как кажется с первого взгляда, темнит, изворачивается, хочет себя в более выгодном свете выставить.

— Но он же сам во всем признался?!

— Вот и я вначале на это клюнул. Признался, мол… А вы поглядите: зачем ему надо было вторично гнать машину? Он же съездил уже один раз, привез, что там понадобилось. Так нет же, выскакивает из окна и угоняет машину снова. Говорит, поругался с отцом, тот ему всыпал за самовольную поездку, обидел его, видишь ли! Ну, допустим. Допустим, ты такой обидчивый, что справедливый гнев отца задел тебя за живое. Ну, выскочил из окна, ну, ушел из дома. Почему надо было гнать машину? То есть, повторить то, за что тебя только сейчас отругали? При этом, заметьте, ключ от машины он вытаскивает из отцовского плаща…

— Ну, это у них бывает, — сказал Лукьянов. — Ты меня обидел, так вот, я тебе назло сделаю то же самое.

— Бывает, — согласился Горожняк. — Но вот ведь какая штука. Поглядите снимок и схему. Парень сначала заявил, что сбил Полозова, когда ехал второй раз в сторону города. А вот данные дорожной экспертизы, они утверждают, что Полозов был отброшен отсюда вот сюда, — Горожняк показал на схеме, — то есть, в прямо противоположном направлении. И еще, гляньте схему: автобус стоял на этой стороне дороги, то есть, слева, если ехать в сторону города. Полозов выскочил спереди автобуса, значит, Новгородцев, едущий в сторону города, должен был видеть его издалека. А вот если он ехал в обратном направлении — из города, тогда все сходится.

Следователь смотрел на Лукьянова вопрошающе, словно от него ждал объяснения этой неувязки. А Лукьянов изучал схему, данные экспертизы и видел, что доводы справедливые, все показывало что человек был сбит машиной, ехавшей из города.

— Да, — сказал он. — Действительно. Только я не пойму — зачем ему темнить? Какая разница — все равно сбил, все равно исход трагический?

Разница большая. — Горожняк снял очки, стал протирать их платком. — Одно дело сбил, тут же подобрал и привез в больницу. Другое дело — ехал из города, сбил, испугался последствий, оставил на дороге, приехал на дачу, получил нахлобучку от отца, испугался еще больше, или совесть заговорила, поехал снова, подобрал и привез. А человек, значит, пролежал на дороге минимум полчаса, и эти полчаса могли решить его судьбу!

Лукьянов почувствовал, как холод пошел по спине. Он поднял глаза. Горожняк все еще протирал очки, глаза его как бы прятались теперь, разглядеть их было невозможно, однако во всем его облике было теперь нечто настороженное, осуждающее. Он словно испытывал Лукьянова, ну, мол, что ты теперь скажешь?

— Вы показали парню эти документы?

Показал, конечно. И что вы думаете, глазом не моргнул, говорит: может быть, и так, я плохо помню, как все происходило, я как в тумане тогда был… Выпил, наверно, еще ко всему прочему, сам в нетрезвом виде за руль сел. А ведь это все отягчающие вину обстоятельства!

— Странно, — сказал Лукьянов.

Ничего странного нет. — Горожняк пристукнул карандашом по столу. — Избалованный профессорский сыночек — машина, дача, все удовольствия, а тут влип в историю… И пытается выставить себя таким вот бедненьким, переживает, дескать, очень… Только мне его переживания ни к чему, мне факты нужны. А что признается во всем, так это оттого, что на папашу очень рассчитывает, тот в Москву сейчас укатил, думает, видно, оттуда надавить, — Горожняк пристально поглядел на Лукьянова, досадливо поморщился. — Грамотный человек, а не понимает, что все это — пустое. Факты собраны, дело закончено, передаем в суд, там и определят степень вины — Он захлопнул дело. — Может, и учтут в суде какие-то обстояла тельства, справки там всякие, характеристики, они их там собирают сейчас, конечно… Да только факты, — он пристукнул ладонью по лежащей перед ним папке, — они, знаете, упрямая вещь, как выразился один умный человек. Вы не согласны?

— Факт упрям, как кирпич, — сказал Лукьянов. — Но из одних и тех же кирпичей можно сложить и пьедестал и надгробье — все зависит от архитектора… Я хотел бы поговорить с Димой до суда. Это можно?

Горожняк усмехнулся.

Вы что же, хотите разобрать надгробье и сложить пьедестал?

— Отнюдь нет, — вздохнул Лукьянов. — Просто мне надо кое в чем разобраться самому и, может быть, помочь разобраться парню в самом себе.

Ну что ж, порядок вы знаете не хуже меня. Поскольку вы не являетесь родственником, вы можете беседовать с ним в одном случае — если возьмете на себя его защиту.

Вот уж не знаю, в роли адвоката никогда не выступал.

— Попробуйте, может, понравится.

Сомневаюсь… Впрочем, дело не в этом. Все будет зависеть от первого разговора с ним, я должен кое-что уяснить для себя. Для меня самого это очень важно.