Ак Вельсапар - Рассказы

Однако на следующее утро, как только их мать исчезла в сияющем проёме стены, прямо там же показался вчерашний щуплый человек с мешком в руке… Он ловил щенят по одному, доставая их за уши из-под соломы, где они пробовали прятаться, и, поймав, засовывал в мешок. Щенки по мере сил оказывали сопротивление, царапая и покусывая щуплого за руки, а тот только похохатывал, приговаривая что-то. Его громкий смех прервался лишь однажды, когда Чернолобый укусил его за палец. Тогда щуплый взвыл от боли по-собачьи, будто был одним из них, и даже присел на корточки. А потом, вскочив, стал сердито оглядываться вокруг. Его взгляд остановился на деревянной чашке… Схватив её, он с размаху ударил по пушистой головке Чернолобого, а вдобавок ещё и выругался: “Слюнявый!” А после, глядя на обмякшего щенка, брезгливо взял его за уши и с отвращением швырнул в мешок. Туда, где уже скулили в тесноте остальные. Последним оставался Алабай — самый упрямый. И когда человек протянул руку, пытаясь схватить его за шею, тот стал энергично защищаться. Щуплый догадался, что его снова могут больно укусить и, смачно плюнув, ретировался. Уходя, гневно буркнул:

— Как-нибудь ещё встретимся, щенок!

Едва Щуплый исчез в провале стены хибары с мешком на спине, как там, мгновение спустя, появилась их мать. Почувствовав неладное, она с лаем бросилась искать своих детёнышей, обнюхивая, обшаривая десятки раз одни и те же углы. Не найдя, устремилась назад, на улицу, потом вернулась… Она уходила и возвращалась в тот вечер множество раз, прислушиваясь к каждому шороху за тонкими стенами глиняной мазанки. Только поздней ночью легла на земляной пол, и тогда наступила в мазанке настоящая печаль. Большая белая сука выла до самого утра. А когда рассвело, они вдвоём навсегда покинули родную лачугу. И больше никогда туда не возвращались.

Будучи уже взрослым, Алабай лишь однажды забрёл туда, и то чисто случайно. Но к этому времени от той мазанки не осталось и следа. А ряды соседних домов подошли уже к самому краю оврага, на котором раньше стояла одинокая, покосившаяся от времени глиняная мазанка…

Неизвестно как сложилась бы его судьба, угоди он в тот раз в мешок вместе с другими щенками. Возможно, не пришлось бы ему пережить всего, что началось позже; ведь не было бы ни коротких мгновений счастья, ни продолжительных гонений. Он никогда не познал бы ни сиюминутной радости в бродяжнической, с постоянными лишениями, жизни, с её туманящей голову безграничной свободой; ни отчаянных любовных связей, сопряженных всегда со смертельным риском в жестоких драках между собаками, такими же одинокими, свободными и независимыми. Конечно, не было бы также и этих изнурительных хождений в поисках пищи, до рези в глазах и болей в теле, которые он переживал последние годы почти ежедневно, вынюхивая уже кем-то обглоданные и небрежно брошенные в помойку кости! Хотя так же сомнительно и то, что унесённые щуплым сердитым человеком его единоутробные братья и сестры зажили сладкой жизнью в неволе. До сего дня, пожив до немощи в лапах, многократно просеменив по множеству дорог, обойдя в свете дня и темени ночи в поисках лакомого кусочка, а чаще всего того, что лишь на время утоляет постоянный голод, бесконечные ряды дворов, он никого из них не встречал. Впрочем, нет, лишь однажды такой случай в его жизни всё-таки был, одного из своей семьи он встретил, а именно — Чернолобого. Но то событие, пожалуй, было не радостным свиданием, а сущим наказанием. Лучше бы его никогда не было!

Помнится, из-за вечного спутника его свободы и безграничной независимости — проклятого голода, преследовавшего его по пятам все эти годы — в одночасье забрёл он в какой-то незнакомый двор… И увидел в дальнем углу двора миску, полную еды. Хлынула в сердце нечаянная радость. Он оказался у цели в мгновение ока, но как только вытащил увесистую кость с мясом из чашки, тут же, звеня тяжёлой железной цепью, невесть откуда появился огромный пёс. И, обнажив зубы, сходу бросился на него…

От неожиданности Алабай застыл на месте. Не мог сделать ни шага, ни одного резкого движения, более того, не пытался что-либо предпринять. Нет, он не испугался, не струсил перед внезапной и стремительной атакой откормленного сильного соперника! Нисколько. Он углядел в нём ещё не совсем понятные, но какие-то до боли знакомые черты, узнал родной запах… И догадался, кем был раньше высокомерный неприветливый пёс… Это его братик, кого много лет назад, в самый чёрный день в жизни их семьи, предварительно оглушив, полуживого, унёс в мешке щуплый человек. Унесённый! Чернолобый!

Кажется, и тот узнал его, непременно узнал, а как же иначе? По запаху, по внешнему виду! Ну, а если не узнал, то хотя бы смутно догадался. Иначе и быть не могло! Но глянь, с какой суровостью, с какой ненавистью бросился он на Пегого! Все же Алабай отказывался верить в серьёзность намерения своего брата, в его ненависть и ярость, в то, что тот хочет подраться с ним. Более того, окончательно убедившись, что перед ним не кто-нибудь, а родной брат, он, дружелюбно, приветственно зарычав, спокойно взялся за еду. Ему не терпелось овладеть сытной мясистой костью, манящей свежим ароматом варева. Но Чернолобый не шутил — бросился на чужака повторно, с такой же яростью, оскалив зубы. Он и не думал подпускать его к чашке с едой, хотя было видно, что хозяйский пёс вовсе не умирал с голоду. Пегий не мог не заметить, что его брат был почти равнодушным к содержимому миски, благоухающей мелкими бараньими косточками. Но, тем не менее, уступать своего Чернолобый не собирался.

Тогда Алабай ушёл оттуда голодным и злым. Он возненавидел верного слугу жестокого щуплого человека, который когда-то безжалостно разорил их собачий дом, семью, уют, их рай в неказистом глиняном домике. После у них никогда не было такого пристанища. Конечно, голод притупился на следующий же день, но обида, нанесённая ему родным братом, ставшим верным рабом чужого жестокого человека, того, кто уничтожил их семью, не забылась до сих пор. Боль не проходила, напоминала о себе постоянно по любому поводу. Потому что мысль о том, что его Чернолобый брат служил тому, кто когда-то уничтожил на корню всё самое для них дорогое, а его самого унизил побоями, невозможно было забыть. Он и представить себе не мог, что такое возможно, что это случится с его единоутробным братом, вскормленным молоком Большой белой суки… Какой-то вислоухий пёс, внезапно вынырнув из темноты, подошёл к помойной яме. Алабай остался недовольным своими глазами за то, что они вовремя не заметили возможного соперника. Издали. Что же стало с ним? Раньше такое было немыслимо. Бесконечные дороги, которые он проходил в поисках пищи, пережитые страдания, бесчисленные жестокие драки со своими конкурентами, всё это, видимо, состарили его раньше времени. Да и голод, никогда не отстававший от него, а в последние годы постоянно наступавший на пятки, тоже сделал своё дело: расшатал его зубы, ослабил когти, притупил остроту глаз…