Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

Пан Стефан снова повеселел и принялся подшучивать над Мадзей: она, мол, теперь обречена провести с ними все лето, так как родные отреклись от нее и на каникулах не желают ее видеть. Прощаясь с дамами, он прибавил, что поедет в Иксинов и заварит там такую кашу, что родители Мадзи отрекутся от нее навсегда. Сестра при этом бросила на него укоризненный взгляд.

- О, это вам не удастся, - возразила Мадзя, тоже немного повеселев.

- Посмотрим! - сказал Сольский, целуя ей руку.

- Милый Стефек, - поспешно вмешалась Ада, - ступай наконец к себе... и займись своими делами, - прибавила она многозначительно.

Вернувшись к себе, Сольский схватился руками за голову.

"Да я с ума схожу! - думал он. - Кого-кого, а уж ее-то я не должен был подозревать. Нет, надо с этим покончить! Придется нашей родне принять меня с ней либо совсем отказаться от меня".

Такие же мысли появились и у панны Сольской. Когда брат вышел, она сказала:

- То ли у меня ум за разум зашел, то ли в нашем доме все сумасшедшие...

И, обняв Мадзю, она осыпала ее поцелуями.

- Мадзенька, - шептала она с необычной нежностью, - я вижу, тебя что-то мучает. Так вот, я, человек более опытный, говорю тебе, никогда не надо падать духом. Порой кажется, что положение совсем безвыходное, а пройдет день-другой, и все прояснится и уладится наилучшим образом.

Мадзя посмотрела на нее с удивлением. Но панна Сольская не стала пояснять свои загадочные слова и, избегая взглядов подруги, торопливо вышла из комнаты.

"Что им нужно? Чего они меня мучают?" - подумала Мадзя. Ею снова овладела тревога и непреодолимое желание бежать из дома Сольских.

К обеду пан Стефан и тетушка Габриэля не вышли, за столом сидели только Мадзя и Ада. Обе девушки время от времени обменивались односложными замечаниями и почти не притрагивались к еде.

После кофе Ада снова с лихорадочной нежностью обняла Мадзю и пошла наверх к тетушке Габриэле. Она провела наедине со старушкой около часа, и до чуткого слуха Эдиты то и дело доносились возбужденные голоса. Затем тетка и племянница расплакались. Затем пани Габриэля приказала опустить шторы и, улегшись в шезлонге, сердито сказала Эдите, что хочет побыть одна, а панна Ада с покрасневшими глазами, но улыбающаяся уехала в город.

В этот день в доме Сольских все притихло, как перед грозой. Прислуга шепталась по углам. Встревоженная Мадзя, чтобы успокоиться, стала просматривать старые ученические тетради и исправлять уже исправленные упражнения.

Около семи часов в передней нетерпеливо зазвенел электрический звонок, послышался шум, восклицания и... в комнату вбежала панна Евфемия в шелковом платье с длинным шлейфом. Она вся была увешана браслетами и цепочками, добрая половина которых явно была из поддельного золота.

Мадзе показалось, что панна Евфемия похорошела, стала чуть полнее и даже выше ростом; только у глаз обозначились морщинки, правда, почти неприметные.

- Как поживаешь, дорогая Мадзя? - воскликнула дочка заседателя голосом, который напомнил ее мамашу.

Горячо расцеловав Мадзю, панна Евфемия бросилась на диванчик.

- А где же пан Сольский? - спросила она, озираясь и поглядывая на дверь в соседнюю комнату. - Наверно, он ужасно некрасив, но это не беда... Вообрази, я оставила маму у пани Коркович, - они обе так полюбили друг друга! - а сама прилетела к тебе на крыльях нетерпения. Знаешь, я выхожу за Ментлевича. Партия не блестящая, но он добрый малый и любит меня безумно, жить без меня не может. Ах, эти мужчины! От любви они буквально теряют голову! Представь, у Корковичей тоже любовная драма. Этот молодой Коркович, как бишь его?

- Бронислав, - подсказала Мадзя.

- Вот-вот, Бронислав. Так он сказал, что застрелится, если отец не попросит от его имени руки какой-то девицы.

- Может быть, Элены? - спросила Мадзя.

- Совершенно верно. Пани Коркович в отчаянии, она даже на тебя в претензии.

- За что?

- А я почем знаю? - ответила панна Евфемия. - Она все подробно объясняла маме, но Ментлевич не отходит от меня ни на шаг и не дает мне принять участие в разговоре. Ах, да, Мадзя, милая, у меня к тебе просьба.

- Я слушаю.

- Золотая моя, не можешь ли ты устроить Ментлевичу приличное место на сахарном заводе? Кое-какие доходы у него, конечно, есть, но не большие и не очень надежные. А главное, в Иксинове мы так далеко от Варшавы и... и от вас.

- Как же я могу устроить пану Ментлевичу место? - с легким раздражением спросила Мадзя.

Панна Евфемия обиженно взглянула на нее.

- Но ведь ты выхлопотала место Файковскому, Цецилии и еще кому-то!

- Это было случайно, - сказала Мадзя.

- Ах, вот как! - с достоинством произнесла панна Евфемия. - Никогда не думала, что ты откажешь мне в таком пустяке. Мы могли бы быть вместе. Но ты, видно, не расположена поддерживать с нами прежние дружеские отношения. Да, счастье меняет людей! Впрочем, не будем говорить об этом. У меня тоже есть гордость, и я скорее умру, чем стану навязываться.

Мадзя сжала губы, болтовня панны Евфемии причиняла ей почти физическую боль. Да и гостья заметила, что ее присутствие не очень приятно хозяйке, и, посидев еще несколько минут, попрощалась с Мадзей, едва сдерживая негодование.

- Боже, помоги мне вырваться отсюда! - прошептала Мадзя после ее ухода.

Бедняжке казалось, что из водоворота бурных сомнений ее бросило в болото интриг и зависти.

"Вот и в Иксинов докатились сплетни, будто я - невеста Сольского, - в отчаянии думала Мадзя. - Надо бежать отсюда, бежать поскорее".

Но, вспомнив, что об этом придется говорить с Адой и объяснять причины ухода, Мадзя опять струсила. Силы ее истощились, она, как листок на воде, плыла по воле волн.

На следующий день Мадзя с утра не видела Аду, а когда в первом часу пришла из пансиона, горничная подала ей записку от пани Габриэли с приглашением зайти на минутку побеседовать.

Мадзю бросило в жар, потом в холод. Она была уверена, что речь пойдет о сплетнях, касающихся ее и пана Сольского, и что сегодня все будет кончено. Мадзя поднялась наверх с тяжелым сердцем, но готовая на все.

Тетушка Габриэля сидела с той самой престарелой дамой, которая на пасху с кисло-сладкой миной журила Мадзю за то, что Ада отказалась участвовать в благотворительном сборе. Старуха была в черном шерстяном платье и поздоровалась с Мадзей очень торжественно. Зато тетушке Габриэле почему-то вздумалось поцеловать Мадзю в лоб холодными, как мрамор, губами.

Мадзя села напротив обеих дам, как подсудимый напротив судей.

- Мы хотели... - начала тетушка Габриэля.

- То есть, я просила... - перебила ее старуха.

- Да, да, - поправилась пани Габриэля, - графиня хотела поговорить с вами по одному деликатному вопросу.

У Мадзи потемнело в глазах, но она быстро оправилась от смущения. Старуха впилась в нее круглыми глазками и, теребя свое черное платье, медленно заговорила: