Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

Но сегодня она уже свободна. Она имеет право просить подаяние, упасть на улице, лечь в больницу, даже умереть под забором со сладостным ощущением свободы, сознанием того, что сброшено бремя, которое сокрушало ее много лет! Что же это: новое рождение или воскресение из мертвых?

И когда она проникается этим чувством свободы, когда она утопает в блаженстве на мягкой постели, то видит, что кто-то внезапно преграждает ей путь и грубо хочет вернуть ее в пансион. В пансион? Да. И это делают ее собственные дети: Казимеж и Элена! Они молчат, но лица их суровы, и глаза устремлены на нее с укоризной.

"Дети мои, деточки, разве вы не знаете, как намучилась я с пансионом?"

"Нам нужны деньги, много денег!"

"Да, вы ничего не знаете, я все скрывала от вас. Но неужели вы так безжалостны, что еще раз приговорите мать к медленной смерти. Я жизнь отдам за вас, но спасите меня от мук, на которые не осудил бы меня самый жестокий тиран".

"Деньги, нам нужны деньги!"

Пани Ляттер просыпается и, плача, садится на постели.

- Дети, - говорит она, - это немыслимо!

Она вспоминает их маленькими, слышит их тоненькие голоса и видит слезы, которые они проливали над мертвой канарейкой.

- Дети мои! - повторяет она, уже совсем очнувшись, и вытирает глаза.

Она зажигает свечу. Только час ночи.

- Ах, это вино! - шепчет пани Ляттер. - Какие оно приносит страшные сны.

Она тушит свечу и снова ложится, а тревожная мысль бьется над вопросом:

"Что лучше: совсем не спать или видеть такие страшные сны?"

И в это самое мгновение странное чувство овладевает ею: в сердце ее пробуждается как бы неприязнь к детям, злоба против них. То, чего многие годы не сделали въяве, сделал сон.

- Мыслимо ли это? - шепчет она.

Да, это так: сонные виденья подсказали ей, что она и сегодня могла бы быть свободной, если бы не дети, - и холод обнял ее, тень пала на душу, мать увидела детей в новом свете.

Они уже не были детьми. В действительности они давно перестали быть детьми, но в ее сердце - всего минуту назад, во время сна. Она все еще любила их, нежно любила, но они уже были взрослыми, они лишали ее свободы и покоя, и как знать... не следовало ли ей защищаться от них?

На следующий день пани Ляттер проснулась часов в восемь утра освеженная и успокоенная. Но она помнила свой сон и в сердце чувствовала холод. Ей казалось, что в горе она пролила одну лишнюю слезу, и эта слеза пала на дно души и оледенела.

На лице ее не было заметно тревоги, которая томила ее уже несколько недель, а только холод и как бы ожесточение.

В следующие два дня вернулись все ученицы, за исключением четырех приходящих, и начались занятия. В пансионе царило спокойствие, только однажды панна Говард, красная от возбуждения, увлекла к себе в комнату Мадзю и сказала ей:

- Панна Магдалена, дадим друг другу клятву спасти пани Ляттер!

Мадзя воззрилась на нее в удивлении.

- Пани Ляттер, - торжественно продолжала панна Клара, подняв кверху палец, - благородная женщина. Правда, старые предрассудки борются в ней с новыми идеями, но прогресс победит.

Мадзя еще больше удивилась.

- Не понимаете? Я не стану излагать вам мой взгляд на эволюцию, которая происходит в уме пани Ляттер, потому что мне надо идти в класс, но я приведу два факта, которые бросят свет...

Панна Говард на минуту прервала речь и, убедившись, что ее слова производят достаточно сильное впечатление, продолжала своим густым контральто:

- Знайте, что Маню Левинскую приняли в пансион.

- Но ведь она здесь уже два дня.

- Да, но ее не исключили только благодаря мне. Я просила об этом пани Ляттер, она исполнила мою просьбу, и я должна отблагодарить ее. А я умею быть благодарной, панна Магдалена...

Мадзе пришло тут в голову, что она где-то слышала похожий голос... Ах, да! Таким голосом говорит один из комических актеров, и, быть может, поэтому панна Клара показалась Мадзе в эту минуту очень трагической.

- А знаете ли вы об этой... ну, как ее... Иоанне? - продолжала панна Говард.

- Знаю, что вчера она не хотела разговаривать со мной, а сегодня не поздоровалась, впрочем, это меня совсем не трогает, - ответила Мадзя.

- Вчера пани Ляттер предупредила эту... классную даму, эту... нашу сослуживицу, - о, я содрогаюсь от отвращения! - что с первого февраля она увольняется. Конечно, пани Ляттер уплатит ей за целую четверть.

- Так все это неправда с паном Казимежем? - воскликнула Мадзя, краснея. - Вечно на него наговаривают.

Панна Говард бросила на Мадзю величественный взгляд.

- Пойдемте, - сказала она, - я тороплюсь на урок... Меня поражает ваша наивность, панна Магдалена!

И ни слова больше. Так Мадзя и не узнала, насколько несправедливы сплетни о пане Казимеже.

Глава пятнадцатая

Пан Згерский пьян

На пятый день после визита Мельницкого, около часу дня, Станислав и панна Марта под личным наблюдением пани Ляттер сервировали в столовой изысканный завтрак.

- Сельди и кофе, - говорила пани Ляттер, - поставьте, панна Марта, с той стороны, там, где стоит водка.

- Устрицы на буфете? - спросила панна Марта.

- Нет, нет. Устрицы Станислав откроет, когда войдет пан Згерский... А вот, кажется, и он! - прибавила пани Ляттер, услышав звонок, - Михал в прихожей?

Она вышла в кабинет. Станислав бросил взгляд на панну Марту, та опустила глаза.

- Хорошо такому вот, - пробормотал лакей.

- Никто, пан Станислав, вас не спрашивает, кому здесь хорошо, кому плохо, - проворчала в ответ хозяйка пансиона. - Нет ничего хуже, когда прислуга распускает язык, сплетен от этого, как блох в опилках. Надо быть поумнее и не тыкать носа в чужое просо.

- Ну-ну! - воскликнул старый лакей, хватаясь руками за голову, и выбежал вон.

Тем временем в кабинет пани Ляттер вошел долгожданный гость, пан Згерский. Это был невысокого роста, уже несколько обрюзглый мужчина, лет пятидесяти с хвостиком; огромная лысина все заметней оттесняла у него на голове остатки седеющих волос. Одет он был скромно, но элегантно; красивое когда-то лицо выражало добродушие, но его портили маленькие и подвижные черные глазки.

- Я, как всегда, минута в минуту? - воскликнул гость, держа в руках часы. Затем он сердечно пожал пани Ляттер руку.

- Я не должна была бы с вами здороваться, - возразила пани Ляттер, окинув его огненным взглядом. - Три месяца! Слышите: три месяца!

- Разве только три? Мне они показались вечностью!

- Лицемер!

- Что ж, будем откровенны, - с улыбкой продолжал гость. - Когда я не вижу вас, я говорю себе: хорошо, а увижу, думаю: а так все же лучше. Вот почему я до сих пор не был у вас. К тому же на святки я уезжал в деревню. Вы, сударыня, не собираетесь в деревню? - спросил он с ударением.

- В какую деревню? Когда?

- Ах, как жаль, сударыня! Когда я летом бываю в деревне, я говорю себе: деревня никогда не может быть прекрасней; но сейчас я убедился, что деревня прекраснее всего - зимой. Это волшебство, сударыня, настоящее волшебство! Земля подобна сказочной спящей королевне...