Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

Голос у нее пресекся, она разрыдалась... Однако она тотчас успокоилась и, видя, как встревожился сын, даже совсем овладела собой.

- Ты уже должен идти? - спросила она.

- Да, мамочка.

- Что ж, ступай, ничего не поделаешь! Вот деньги, - прибавила она, вынимая из письменного стола большой пакет. - Здесь тысяча триста рублей.

Сын снова стал целовать ей руки, губы, глаза.

- Пиши, - говорила она ему, - пиши почаще, как можно чаще. Обо всем. Как твои успехи, как подвигается ученье... Ешь не изысканные, а здоровые блюда, ложись вовремя спать, прачку найди такую, чтобы не рвала белье, и... будь бережлив, Казик, будь бережлив! Ты даже не представляешь себе, ты даже не догадываешься... Но клянусь тебе, я уже больше не могу! Это последние деньги... Прости!

И она снова заплакала.

- Разве наши дела так плохи? - прошептал пан Казимеж.

- Да.

- Но ведь Эля выйдет за Сольского?

- Только на нее и надежда.

Таким был прощальный разговор пани Ляттер с сыном, который вскоре ушел из ее дома.

Глава двадцать четвертая

Кухонная философия

После отъезда сына пани Ляттер впала в апатию: она не показывалась в пансионе, не выходила из своей квартиры, все сидела за письменным столом, подперев рукою голову, или ложилась на диван и смотрела в потолок.

Меж тем приближалась пасха. Воспитанницам надо было устроить говенье, провожать их к исповеди и причастию, составлять табели за четверть. Раньше в подобных случаях пани Ляттер была очень деятельна, теперь же она почти совсем отстранилась от дел. Панна Говард замещала ее в пансионе, панна Марта по хозяйству, Мадзя в канцелярии.

Однажды Мадзя зашла к начальнице, чтобы выяснить, как быть с говеньем; вспомнив, что на следующий день воспитанницы уже должны говеть, она сказала:

- В помощь законоучителю вы, наверно, пригласите отца Феликса и отца Габриэля?

- Хорошо.

- Вы напишете им?

- Письма? Напиши сама.

Через полчаса Мадзя принесла на подпись готовые письма. Пани Ляттер лежала на диване, глядя в потолок, и нехотя поднялась к письменному столу. Мадзя со страхом смотрела на нее; заметив это, пани Ляттер отложила перо и заговорила спокойным, порой насмешливым тоном:

- Вот видишь, какова она, эта женская независимость. Ведь я была независимой еще тогда, когда панне Говард и во сне не снились ни верховая езда, ни свободная любовь. Вот видишь! Воспитала детей, и нет их у меня. Сколько лет работала самостоятельно, чтобы сегодня сказать себе, что нет у меня даже минуты отдыха!

- Праздники приближаются, - заметила Мадзя, - каких-нибудь три недели осталось.

- Ты уезжаешь? - спросила пани Ляттер.

- Нет, - ответила Мадзя, краснея.

- Но ведь ты могла бы уехать, тебе есть куда поехать, - громким голосом проговорила пани Ляттер. - А разве я могу, да и куда мне ехать?

Ее отуманенные глаза заблестели, и обычно красивые черты приняли дикое выражение.

- Скажи, кто у меня есть и... куда мне поехать? Разве только к почтенному Мельницкому. Но и там не оставят меня ни одиночество, ни заботы. Так стоит ли ехать? Он звал меня и, я знаю, звал от чистого сердца. Писал, чтобы я приехала с Маней Левинской, иначе девочку возьмет к себе на праздники бабушка, которой она боится... Но что мне до них?

Мадзя была удивлена говорливостью пани Ляттер, которая никому не любила рассказывать ни о своих намерениях, ни о своих чувствах. Однако она тотчас заметила, что начальница глядит не на нее, а в окно, и обращается не к ней, а словно бы к кому-то за окном.

- Независимость, независимость, - улыбаясь, повторяла пани Ляттер. Ах, глупая эта Говард! Она бы хотела всех девушек сделать независимыми, такими вот страдалицами, как я. Да разве она что-нибудь понимает? Она просто ничего не видит. Как будто борется за независимость женщин, а сама сживает со свету самую независимую... - Пани Ляттер вдруг повернула голову и, словно заметив Мадзю, спросила: - Что же, эта сумасбродка все читает вам лекции по теории независимости?

Изумленная Мадзя не знала, что ответить. Но пани Ляттер ничего не заметила. Она забарабанила пальцами по столу и продолжала, понизив голос:

- Клянусь, эта женщина источник всех моих бед! Закружила головы девчонкам, даже Эленке... Иоанне устраивала прогулки, ученицам свидания со студентами. А история с Дембицким! Во всем, во всем она виновата!

И пани Ляттер снова повернулась к Мадзе.

- Ты знаешь, - сказала она, - после пасхи панна Говард больше не будет у нас работать. Она сама заявила мне об этом, и я ее не задерживаю. Ах, да ты ждешь, чтобы я подписала письма ксендзам? Если бы я хоть недельку могла не думать о делах, я бы выздоровела.

- Вы плохо себя чувствуете? - робко спросила Мадзя.

Но тут произошло нечто совершенно неожиданное. Пани Ляттер свысока посмотрела на Мадзю и, протянув ей письма, сказала оскорбленным начальническим тоном:

- Будь добра, заадресуй и сейчас же отошли с кем-нибудь из прислуги. У нас уже мало времени.

Мадзя вышла от нее встревоженная, не решаясь даже заговорить с кем-нибудь о необычном поведении начальницы.

Дня за два до начала каникул лицо пансиона изменилось. Некоторые пансионерки, жившие далеко, уже уехали, в том числе и Маня Левинская, которая отправилась к своей бабушке в Житомир. Занятия проводились нерегулярно. Кое-кто из учителей не являлся на уроки, по вечерам занятий почти не было, и пансионерки, сидя в освещенных классах, читали романы.

В этот вечер хозяйка пансиона, панна Марта, увидев Мадзю, которая прохаживалась по коридору, кивнула ей пальцем.

- Зайдите ко мне, панночка, с черного хода, - шепнула она Мадзе. - У меня замечательные сливки и есть что порассказать вам.

Когда Мадзя, послав в третий класс взамен себя одну из шестиклассниц, сбежала вниз и вошла в комнату панны Марты, она нашла накрытый столик, кофе на спиртовке, кувшинчик сливок и тарелку сухариков с глазурью.

- Ах, какая прелесть! - весело воскликнула она. - Я так проголодалась!

Хозяйка сложила руки и подняла глаза к небу.

- Да, да, - тихо произнесла она, - сейчас здесь все голодны. Сегодня дети очень жаловались на обед, но я-то здесь при чем? Денег нет.

- Денег? - переспросила Мадзя.

- Ах, панна Магдалена, светопреставление наступает, все вверх дном пошло! - вздыхала хозяйка, наливая кофе. - Никому бы я этого не сказала, а вам скажу. Если мы заплатим одним только учителям, - а сделать это не сегодня-завтра придется, - у нас не останется денег на обед. А тут и домовладелец требует за помещение, скажу вам прямо: грозится. Не человек, идол...

- Что это так вдруг? - удивилась Мадзя.

- И вовсе не вдруг, ангелочек вы мой, душечка! Что, хороши сливки? Не вдруг, если Элене мать дала несколько сот рублей, а пану Казимежу тысячу с лишком! Я бы никому этого не сказала, но с пансионом так нельзя делать. Либо дети, либо пансион. Ах, какое счастье, что у меня нет детей!