Болеслав Прус - Кукла

С тех пор всякий раз, когда ему вспоминалась Варшава или встречалась женщина с чем-то неуловимо знакомым в движениях, в костюме или в лице, Вокульский заходил в кафе и выпивал графинчик коньяку. И только тогда он смело думал о панне Изабелле и удивлялся, что такой человек, как он, мог полюбить такую женщину.

"Право же, я заслуживаю того, чтобы быть первым и последним..." - думал он.

Графинчик опорожнялся, а он облокачивался на столик и дремал, к большому удовольствию гарсонов и посетителей.

Он по-прежнему целыми днями осматривал выставку, музеи, артезианские колодцы, школы и театры - не для того чтобы узнать что-то новое, а чтобы заглушить воспоминания.

Мало-помалу, оттесняя ощущение неуловимой боли, его стал занимать вопрос: есть ли в структуре Парижа какая-нибудь последовательная система; с чем на земле можно сравнить этот город? С Пантеона или с Трокадеро, откуда ни взгляни, Париж казался одинаковым: море домов, пересеченное тысячью улиц; неровные крыши - как волны, трубы - как брызги пены, а башни и колонны - как большие валы.

- Хаос! - говорил Вокульский. - Впрочем, там, где сливаются миллионы усилий, иначе и быть не может. Большой город - как облако пыли: очертания его случайны, и в структуре не может быть логики. Имейся эта логика, сей факт давно бы открыли путеводители, - на то они и существуют.

И он всматривался в план города, смеясь над собственными попытками открыть несуществующее.

"Только один человек, и к тому же человек гениальный, может создать стиль, план, - думал он. - Но чтобы миллионы людей, работающих на протяжении столетий и ничего не знающих друг о друге, создали какое-то логическое целое, - это попросту немыслимо".

Но постепенно, к великому своему изумлению, он убеждался, что Париж, строившийся более десятка столетий миллионами людей, которые ничего друг о друге не знали и не заботились ни о каком плане, тем не менее заключает в себе систему, образует некое целое, и даже весьма логическое.

- Прежде всего его поразило сходство Парижа с огромным блюдом, девяти верст шириною - с севера на юг и одиннадцати длиною - с востока на запад. В южной части блюдо было надтреснуто - это пересекала его излучина Сены, текущая от юго-восточной части города через его середину и сворачивающая на юго-запад. Восьмилетний ребенок мог бы начертить такой план.

"Ну хорошо, - не сдавался Вокульский, - но где порядок в размещении достопримечательных зданий? Собор богоматери в одной стороне, Трокадеро в другой, а Лувр, а биржа, а Сорбонна! Хаос, и больше ничего!"

Однако, всмотревшись пристальней в план Парижа, Вокульский заметил то, что проглядели не только парижские старожилы (факт еще не столь удивительный), но даже путеводители К.Бедекера, претендующие на блестящее знание Европы.

В Париже, несмотря на кажущуюся хаотичность, есть определенный план и логика, хотя строили его в течение многих столетий миллионы людей, незнакомых друг другу и отнюдь не помышлявших о логике и стиле.

В Париже есть то, что можно назвать хребтом, центральной осью города.

Венсенский лес находится на юго-восточной границе Парижа, а опушка Булонского леса - на северо-западной его границе. Пролегающая между ними ось города напоминает гигантскую гусеницу (длиною почти в шесть верст), которая, соскучившись в Венсенском лесу, отправилась на прогулку в Булонский лес.

Кончиком хвоста она упирается в площадь Бастилии, головой - в арку Звезды, а туловищем почти прилегает к Сене, причем шею ее образуют Елисейские поля, торс - Тюильри и Лувр, хвост - Ратуша, Собор богоматери и, наконец, Июльская колонна на площади Бастилии.

У этой гусеницы много ножек - покороче и подлиннее. Начиная от головы, первая пара ножек тянется: слева - до Марсова поля, Трокадеро и выставки, справа - до Монмартрского кладбища. Вторая пара ножек (покороче) слева упирается в Военную академию, Дворец инвалидов и Палату депутатов, справа в церковь святой Магдалины и Оперу. Далее (по направлению к хвосту) идут: слева - Академия изящных искусств, направо - Пале-Рояль, банк и биржа; слева - Французский институт и Монетный двор, справа - Центральный рынок; слева Люксембургский дворец, музей Клюни и Медицинская академия, справа - площадь Республики с казармами принца Евгения.

Кроме этой центральной оси и систематичности общего контура города, Вокульский подметил, - об этом, впрочем, говорилось и в путеводителях, - что в Париже размещены в стройном порядке различные виды человеческого труда. Между площадью Бастилии и площадью Республики сосредоточены промышленность и ремесла; напротив, на другом берегу Сены, находится Латинский квартал, прибежище учащихся и ученых. Между Оперой, площадью Республики и Сеной царят экспортная торговля и финансы; между Собором богоматери, Французским институтом и Монпарнасским кладбищем гнездятся остатки аристократических родов; от Оперы к арке Звезды тянется квартал богатых выскочек, а напротив, на левом берегу Сены, возле Дворца инвалидов и Военной академии, находится резиденция военщины и международных выставок.

Эти наблюдения пробудили в Вокульском новые мысли, которые раньше не приходили ему в голову или были очень неопределенны. Значит, у большого города, как у растения или животного, есть своя анатомия и физиология. Значит, работа миллионов людей, которые без устали кричат о своей свободной воле, дает те же результаты, что и работа пчел, строящих правильной формы соты, муравьев, возводящих конусообразные холмики, или химических соединений, образующих правильной формы кристаллы.

Итак, обществом движет не случай, а непреложный закон, который, словно в насмешку над человеческой гордыней, столь наглядно проявляется в жизни самого ветреного народа, французов! Ими правили Меровинги и Каролинги, Бурбоны и Бонапарты, были у них три республики и периоды безвластья, были инквизиции и атеизм; их правители и министры сменялись, как дамские моды или облака на небе... И вот, несмотря на множество перемен, по виду столь глубоких, Париж все явственнее принимал форму блюда, рассеченного Сеной; все отчетливей вырисовывался основной стержень города, идущий от площади Бастилии к арке Звезды, и все резче разграничивались кварталы - ученый и промышленный, аристократический и торговый, военный и буржуазный.

Ту же роковую закономерность Вокульский проследил в истории пятнадцати - двадцати наиболее знаменитых парижских семейств. Какой-нибудь прадед, скромный ремесленник, работал на улице Темпль по шестнадцати часов в сутки; его сын, отведав плодов науки в Латинском квартале, открыл большую мастерскую на улице Сент-Антуан; внук, углубившись в дебри науки, перебрался в качестве крупного торговца на бульвар Пуассоньер, а правнук вышел в миллионеры и поселился неподалеку от Елисейских полей, чтобы... дочери его могли лелеять свои расстроенные нервы на бульваре Сен-Жермен. И, таким образом, род, чей основатель трудился не покладая рук и нажил богатство рядом с Бастилией, истощив свои силы возле Тюильри, угасал около Собора богоматери. Топография города соответствовала истории его жителей.