Болеслав Прус - Кукла

Когда я вступился за них, он с возмущением ответил:

- Посмотрите только, как они ведут себя со мною и как - с Вокульским!.. Ему, правда, они не кланялись так низко, зато в каждом их движении, в каждом взгляде видно было, что они готовы за него в огонь и в воду...

- Так вы хотите, чтобы они и за вас пошли в огонь и в воду? - спросил я.

- А как же? Ведь они едят мой хлеб, я им даю работу и жалованье плачу...

Я боялся, что Лисецкий (он прямо посинел, слушая подобную чушь) отпустит ему оплеуху; тот, однако, сдержался и только спросил:

- А знаете ли, почему за Вокульского мы пошли бы в огонь и в воду?

- Потому что у него денег больше...

- Нет, пан Шлангбаум. Потому что у него есть то, чего у вас нет и никогда не будет, - ответил Лисецкий, ударяя себя в грудь.

Шлангбаум налился кровью, как вурдалак.

- Что это значит? Чего у меня нет? Пан Лисецкий, мы не можем вместе работать... Вы насмехаетесь над ритуальными обрядами...

Я схватил Лисецкого за руку и потащил его за шкафы. Всех рассмешила обида Шлангбаума. Только Земба (он единственный останется в магазине) хорохорился и кричал:

- Хозяин прав... Нельзя издеваться над вероисповеданием, вера - чуство священное! Где же свобода совести?.. где прогресс, где цивилизация?.. уравнение в правах?..

- Наглый подлиза, - проворчал Клейн и шепнул мне: - Ну, разве Шуман не прав, что они в конце концов нарвутся на неприятности? Помните, как он держался в первые дни, а посмотрите, каков теперь!

Я, разумеется, отчитал Клейна: по какому праву он запугивает своих сограждан какими-то неприятностями? А все же в глубине души не могу не признать, что Шлангбаум за один год сильно переменился.

Раньше он был тихоня, а сейчас стал нахальным и заносчивым; раньше молчал, когда его обижали, а сейчас сам на тебя орет по всякому поводу. Раньше называл себя поляком, а сейчас кичится тем, что он еврей. Раньше он даже верил в благородство и бескорыстие, а сейчас говорит только о своих деньгах и связях. Плохо это может кончиться!..

Зато перед покупателями он ходит за задних лапках, а графам или хотя бы баронам готов пятки лизать. С подчиненными же - сущий гиппопотам! То и дело фыркает, никому не дает шагу ступить. Не очень-то красиво... Но, с другой стороны, ни советник Шпрот, ни Клейн, ни Лисецкий не имеют права грозить евреям какими-то неприятностями...

Итак, что же я теперь значу в магазине при этом уроде? Принимаюсь счет составлять - он заглядывает мне через плечо; даю какое-нибудь распоряжение он тут же громко его повторяет. В магазине он меня затирает, при знакомых покупателях то и дело говорит: "Мой друг Вокульский... мой знакомый барон Кшешовский... мой приказчик Жецкий..." А когда мы одни, обращается ко мне: "дорогой, милый Жецкий..."

Несколько раз я в самой деликатной форме давал ему понять, что эти ласкательные эпитеты не доставляют мне удовольствия. Но он, бедняга, не понимает намеков, а я все терплю да терплю и когда-то еще выйду из себя... У меня всегда так. Лисецкий вскипает сразу, потому-то Шлангбаум и считается с ним.

Что ни говори, а Шуман был прав, утверждая, будто мы, из поколения в поколение, только и думаем, как бы транжирить деньги, а они - как бы сколотить деньгу. В этом смысле они уже теперь могли бы первенствовать на свете, если б ценность людей измерялась только деньгами. Впрочем, не мое дело... Магазином я теперь почти не занимаюсь и все чаще подумываю о поездке в Венгрию. Двадцать лет не видеть ни полей, ни лесов... страшно подумать!

Я уже начал выправлять паспорт, думал, хлопоты протянутся с месяц. Между тем взялся за это Вирский - и в четыре дня раздобыл мне паспорт. Я даже струхнул...

Делать нечего, надо ехать хоть недельки на две-три. Думал, приготовления к отъезду займут не меньше недели... Куда там! Опять вмешался Вирский, сегодня купил мне чемодан, а назавтра уложил мои вещи и говорит: "Поезжай!"

Меня даже зло взяло. С чего это они, черт возьми, хотят от меня избавиться? Велел всем наперекор вынуть вещи, а чемодан покрыть ковром, потому что мне это уже на нервы начало действовать. Но, что ни говори, хорошо бы куда-нибудь поехать... так бы хорошо...

Однако мне надо сначала набраться сил. У меня по-прежнему нет аппетита, я худею, плохо сплю, хотя по целым дням хожу сонный; начались у меня какие-то головокружения, сердцебиения... Эх! все пройдет...

Клейн тоже опустился. Опаздывает в магазин, таскает с собой какие-то книжонки, ходит на какие-то там собрания. Но самое скверное, что из суммы, назначенной ему Вокульским, он уже взял тысячу рублей и истратил в один день. На что?

При всем том хороший он парень! А лучше всего о его порядочности свидетельствует тот факт, что даже баронесса Кшешовская не выгнала его из своего дома, и он так и живет у себя на четвертом этаже, как всегда тихо, скромно, в чужие дела носа не сует.

Только бы ему развязаться с подозрительными знакомствами; у евреев, может, неприятностей не будет, зато у него...

Вразуми его господь бог и защити!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Клейн рассказал мне потешную и весьма поучительную историю. Я смеялся до слез, а вместе с тем получил лишнее доказательство божественной справедливости даже в самых мелких делах.

"Кратковременно торжество безбожников", - говорит, кажется, священное писание, а может быть, какой-нибудь отец церкви. Впрочем, кто бы ни сказал, правильность этих слов полностью подтвердилась на примере баронессы и Марушевича.

Как известно, баронесса, избавившись от Малесского и Паткевича, строго-настрого наказала дворнику ни под каким видом не пускать на четвертый этаж студентов, хотя бы помещение пустовало; и действительно, студенческая комната несколько месяцев не сдавалась, зато хозяйка поставила на своем.

Тем временем к ней вернулся супруг и, разумеется, взял в свои руки управление домом. Постоянно нуждаясь в деньгах, барон, естественно, из себя выходил из-за этой пустующей комнаты, поскольку каприз баронессы сокращал его доходы на сто двадцать рублей в год.

А тут еще барона подстрекал Марушевич (они уже помирились!), опять без конца занимавший у него деньги.

- К чему вам проверять, - не раз говорил он, - всякого, кто хочет снять у вас комнату, студент он или не студент? Зачем усложнять дело? Раз пришел не в мундире - значит, не студент; а если заплатит за месяц вперед - надо брать, и дело с концом!

Барон принял близко к сердцу эти советы; он даже велел дворнику, в случае если бы нашелся жилец, без долгих разговоров прислать его наверх. Дворник, само собою, рассказал об этом жене, жена - Клейну, а тот, разумеется, предпочитал соседей, которые бы ему пришлись по душе.

Итак, дня через два или три после упомянутого распоряжения к барону явился некий франт со странной физиономией и в еще более странном костюме: брюки его не подходили к жилетке, жилетка - к сюртуку, а галстук - уж вовсе ни к чему не подходил.