Болеслав Прус - Кукла

В первые дни ему не давали покоя компаньоны, служащие и клиенты Общества, недовольные правлением Шлангбаума, а может быть, и опасавшиеся за собственную судьбу. Они уговаривали его вернуться и занять оставленный пост, пока еще не поздно и пока договор с Шлангбаумом не подписан.

При этом многие рисовали свое положение в самых мрачных красках, иные плакали, и Вокульский на минуту жалел их. Но вместе с тем он обнаружил в себе такую черствость и равнодушие к людскому горю, что сам удивился.

"Что-то умерло во мне..." - думал он, наотрез отказывая просителям.

Потом хлынула новая волна посетителей; эти приходили якобы поблагодарить за оказанные им услуги, а в действительности желали удовлетворить свое любопытство и посмотреть, как выглядит этот некогда сильный человек, о котором теперь шла молва, будто он совсем опустился.

Эти не упрашивали Вокульского вернуться в Общество, ограничиваясь похвалами его прошлой деятельности и уверениями, что не скоро найдется деятель подобного масштаба.

Третья волна гостей навещала его и вовсе не известно зачем. Они даже не расточали ему комплиментов, а все чаще упоминали об энергии и способностях Шлангбаума.

Среди множества посетителей только возчик Высоцкий вел себя иначе. Он пришел проститься со своим прежним работодателем, хотел было что-то сказать, но вдруг расплакался, поцеловал ему обе руки и выбежал вон.

Примерно то же повторялось и в письмах от знакомых и незнакомых лиц. Одни заклинали его не отстраняться от дел, ибо уход его явится бедствием для страны; другие расхваливали его прошлую деятельность или выражали сожаление по поводу его ухода; третьи советовали ему объединиться с Шлангбаумом как с человеком способным и полезным Обществу. Зато в анонимных письмах его поносили самым бесцеремонным образом, упрекая в том, что в прошлом году он погубил отечественную промышленность, ввозя заграничные ткани, а сейчас губит торговлю, продавая ее евреям. Указывали даже полученную им сумму.

Вокульский размышлял обо всем этом совершенно спокойно. Ему казалось, что он покойник, взирающий на собственные похороны; он видел людей, которые его хвалили, сожалели о нем или злословили; видел того, кто занял его место и к кому уже обращались общие симпатии, и, наконец, понял, что он уже забыт и никому не нужен. Так камень, брошенный в воду, на минуту возмущает ее покой; потом поднятая им рябь становится все меньше, меньше... пока не уляжется совсем. И снова над местом его падения образуется зеркальная гладь, которую могут всколыхнуть новые волны, но уже поднятые в других местах кем-то другим.

Он вспомнил совет Шумана - найти себе какую-нибудь цель в жизни. Совет хороший, но... как исполнить его, если он не испытывает никаких желаний, если у него нет ни сил, ни охоты?.. Он словно высохший лист, готовый лететь туда, куда его понесет ветер.

"Когда-то мне казалось, что я испытывал подобное состояние, - думал он, - но теперь вижу, что понятия о нем не имел..."

Однажды он услышал громкие пререкания в передней. Выглянув, он увидел Венгелека, которого лакей не хотел впускать.

- Ах, это ты? - сказал Вокульский. - Входи же... Что у вас слышно?

Венгелек сначала тревожно приглядывался к нему, потом понемногу повеселел и приободрился.

- Говорили про вас, будто вы уж на ладан дышите, - начал он, улыбаясь, - а я вижу, что все это враки. Похудеть-то вы похудели, но на тот свет вам еще рано...

- Что же слышно? - повторил Вокульский.

Венгелек пространно рассказал, что уже обзавелся домом, куда лучше того, который сгорел, и что от заказчиков просто отбоя нет. Он и в Варшаву приехал материал закупить да нанять двух работников.

- Впору фабрику закладывать, ваша милость, - похвалился он под конец.

Вокульский молча слушал и вдруг спросил:

- А с женою ты счастливо живешь?

По лицу Венгелека скользнула тень.

- Женщина она хорошая, только... Ну, да перед вами, как перед господом богом... Не то уже теперь между нами... Правду говорят: чего глаза не видят, то и сердце не томит, а как увидят...

Он утер рукавом слезы.

- Да что случилось? - удивился Вокульский.

- Ничего. Знал ведь, кого беру, но беспокоиться не беспокоился: женщина она хорошая, смирная, работящая и ко мне привязалась, как собачонка... Ну, а что с того... Был я спокоен, пока не увидел ее соблазнителя или как там...

- Где?..

- Да в Заславе же, ваша милость. Раз в воскресенье пошли мы с Марысей к замку; хотел я показать ей ручей, где кузнец погиб, и камень, на котором ваша милость велела надпись вырезать. Вдруг вижу - коляска барона Дальского, что женились на внучке покойной барыни из Заслава... Хорошая была барыня, царствие ей небесное...

- Ты знаешь барона?

- А как же? Ведь барон теперь управляет имениями покойницы, чего-то там никак не уладят. А я уже при нем оклеивал комнаты и чинил рамы. Знаю его... Старательный барин и щедрый...

- Что же дальше?

- Стоим, значит, мы с Марысей около замка и смотрим на ручей, а тут откуда ни возьмись лезут на развалины двое - баронесса, внучка покойницы то есть, и этот сукин сын Старский...

Вокульский вздрогнул.

- Кто? - еле слышно переспросил он.

- Да Старский, тоже внук покойной заславской барыни; при жизни-то он все подлизывался к ней, а теперь не желает ее завещание признавать дескать, бабка перед смертью умом тронулась... Вот он каков!

С минуту помолчав, Венгелек продолжал.

- Стоят себе с баронессой под ручку, смотрят на наш камень, а больше между собой переговариваются, хи-хи да ха-ха. Потом вижу, Старский смотрит в нашу сторону. Увидел мою жену и этак ей усмехнулся, а она чего-то побелела как полотно... "Ты что, Марыся?" - говорю ей. А она: "Ничего..." А баронесса с басурманом этим сбежали с горки и пошли в орешник. "Ты что?.. - говорю я опять Марысе. - Выкладывай все как есть, я и так смекнул, что ты с этим стервецом путалась..." А она села на землю и давай реветь: "Накажи его бог! - говорит. - Ведь это он первый меня погубил..."

Вокульский закрыл глаза. Венгелек продолжал с волнением:

- Как услыхал я это, ваша милость, так, думаю, догоню его сейчас и не посмотрю ни на какую баронессу - ногами затопчу насмерть. Такая меня обида взяла! Но тут же сам рассудил: "А зачем ты, дурак, женился на ней?.. Знал ведь, каковская она..." И в эту минуту сердце у меня так и зашлось - с горки даже ступить боюсь, а на жену и не глянул. Она говорит: "Ты сердишься?.." А я: "Тут вы небось тоже встречались?" - "Бог мне свидетель, - она отвечает, после того я его больше и не видала..." - "Хорошо же вы друг к дружке присмотрелись! - говорю я. - Глаза бы мои на тебя не глядели... Лучше б я сдох, раньше чем тебя встретил..." А она ревмя ревет: "За что же ты сердишься..." Я ей тогда сказал, в первый и последний раз: "Свинья ты, и больше ничего!.." - потому что сердце мое не стерпело.