Болеслав Прус - Кукла

- Черт бы его побрал вместе с его лечением! - проворчал Вокульский. И задумался над тем, что говорил Шуман.

Три человека различали в людском роде звериные черты: он сам, Гейст и Шуман. Но он считал, что звери в человеческом образе являются исключением, а человечество в целом состоит из положительных единиц. Гейст утверждал обратное, - для него человеческая толпа была стадом скотов, а отдельные положительные индивиды являлись исключением; однако Гейст верил, что со временем число хороших людей увеличится и они начнут управлять миром, потому-то он десятки лет работал над открытием, которое должно было способствовать этому торжеству. Шуман также утверждал, что огромное большинство людей - звери, но не верил в лучшее будущее и другим не внушал подобной надежды. Он навеки обрекал человеческий род на скотское состояние, причем евреям все же была предназначена почетная роль щук среди карасей.

"Хороша философия", - думал Вокульский.

Однако сам чуствовал, что в его истерзанной душе, словно на свежевспаханном поле, шумановский пессимизм быстро пускает корни. Он замечал, что в нем угасает не только любовь, но и возмущение против панны Изабеллы. Ибо, поскольку весь мир состоит из скотов, нет смысла ни влюбляться в них, ни сердиться, если кто-нибудь оказался скотом, не лучшим и, наверное, не худшим, чем все остальные.

"Дьявольское лечение! - повторял он. - Но, впрочем, может быть, самое радикальное!.. Я катастрофически обанкротился со своими воззрениями; но кто поручится, что и Гейст не ошибается в своих, что не окажется прав Шуман? Жецкий - тварь, Ставская - тварь, Гейст - тварь, я сам - тварь... Идеалы это размалеванные ясли, а в них намалеванная трава, которая никого не насытит. Итак, к чему жертвовать собою, к чему влюбляться? Нужно просто вылечиться, а потом поочередно потчевать себя сочным мясом и красивыми женщинами, запивая то и другое душистым винцом... Иногда что-нибудь почитать или куда-нибудь съездить, послушать концерт - и так дотянуть до старости!"

За неделю до заседания, которое должно было решить судьбу торгового общества, к Вокульскому зачастили с визитами. Приходили купцы, аристократы, юристы, и все заклинали его не покидать председательский пост и не подвергать опасности организацию, созданную им самим. Вокульский принимал посетителей с таким холодным равнодушием, что у них отпадала охота излагать свои аргументы; он говорил, что устал, болен и потому вынужден выйти из Общества.

Посетители уходили, потеряв надежду, но каждый признавал, что, по-видимому, Вокульский действительно тяжело болен. Он исхудал, отвечал немногословно и резко, а глаза его лихорадочно горели.

- Надорвался от жадности! - говорили купцы.

За несколько дней до окончательного срока Вокульский вызвал своего поверенного и просил его сообщить компаньонам, что, согласно заключенному с ними договору, он изымает свою долю капитала и выбывает из членов Общества. Остальные могут сделать то же самое.

- А деньги? - спросил поверенный.

- Для них уже приготовлены в банке, а у меня свои расчеты с Сузиным.

Поверенный ушел в подавленном состоянии. В тот же день к Вокульскому приехал князь.

- Что я слышу! - начал он, пожимая Вокульскому руку. - Ваш поверенный держится так, словно вы и вправду собираетесь нас покинуть.

- А вы, князь, думали, я шучу?

- Да нет... Просто, я думаю, вы заметили какую-то несообразность в нашем договоре и...

- И торгуюсь, чтобы вынудить вас подписать другой, в силу которого ваши проценты уменьшатся, а мои прибыли возрастут?.. - подхватил Вокульский. Нет, князь, я отстраняюсь совершенно серьезно.

- Значит, вы подводите своих компаньонов?

- Почему? Вы сами, господа, заключили со мной соглашение только на год, и сами же требовали такого ведения дела, чтобы в течение месяца по расторжении договора каждый из членов мог изъять свой капитал. Таково было ваше настойчивое требование. Я же отступаю от договора только в том, что возвращу деньги не через месяц, а через час после ликвидации Общества.

Князь упал в кресло.

- Общество останется, но вместо вас в него войдут иудеи... - тихо сказал он.

- Это уж зависит от вас.

- Евреи в нашем Обществе! - вздохнул князь. - Они, чего доброго, даже на заседаниях будут говорить по-еврейски... несчастная наша отчизна! Несчастный язык!

- Ничего страшного, - заметил Вокульский. - Большинство наших компаньонов обычно разговаривали на заседаниях по-французски, и с языком ничего не случилось; так не повредят ему, наверное, и несколько слов по-еврейски.

Князь покраснел.

- Да ведь иудеи, почтеннейший... чуждая раса!.. А как раз сейчас все так восстановлены против них...

- Это ничего не значит. Впрочем, кто вам мешает собрать нужные капиталы, как это сделали евреи, и доверить их не Шлангбауму, а кому-нибудь из купцов христиан?

- Мы не знаем такого, который заслуживал бы доверия.

- А Шлангбаума вы знаете?

- Кроме того, у нас нет достаточно способных людей. Все это приказчики, а не финансисты...

- А я чем был? Тоже приказчиком и даже прислуживал в ресторане, а все же Общество приносило обещанные прибыли.

- Вы исключение...

- Откуда вы знаете, что нет еще таких же исключений за прилавками и в погребках? Поищите.

- Иудеи сами приходят к нам...

- Вот именно! - воскликнул Вокульский. - Евреи приходят к вам или вы приходите к ним, но парвеню из христиан не может к вам даже подступиться, столько помех стоит у него на пути. Я кое-что знаю об этом. Ваши двери так плотно закрыты перед купцом и промышленником, что надо либо бомбардировать их сотнями тысяч рублей, либо пролезать в щель наподобие клопа. Приоткройте двери, и тогда, может быть, сумеете обойтись без евреев.

Князь закрыл лицо руками.

- Ох, пан Вокульский... все, что вы говорите, вполне справедливо, но очень горько, очень жестоко... Однако не об этом речь... Я понимаю ваше озлобление против нас, но... есть ведь обязанности перед Обществом.

- Ну, я не считаю, что исполнял их, получая с моего капитала пятнадцать процентов. И не думаю, что стану худшим гражданином, ограничившись пятью...

- Мы же расходуем эти деньги, - возразил уже несколько обиженно князь. - Мы даем заработок людям...

- И я буду расходовать. Поеду летом в Остенде, на осень в Париж, на зиму в Ниццу...

- Извините! Мы не только за границей поддерживаем людей. Мало ли здешних ремесленников...

- Дожидается платы за свой труд по году и дольше, - подхватил Вокульский. - Оба мы, ваше сиятельство, знаем таких покровителей отечественной промышленности даже среди компаньонов нашего Общества...

Князь вскочил с кресла.

- Ну-уу... это уж некрасиво, пан Вокульский! - задыхаясь, сказал он. У нас немало серьезных недостатков, не спорю, немало грехов, но вам-то жаловаться на нас не приходится... Вы всегда пользовались нашей поддержкой... уважением!