Болеслав Прус - Кукла

Тут он прервал подсчет и взглянул исподлобья в сторону панны Изабеллы, которая разговаривала с Мрачевским.

Оба они стояли к нему в профиль: он подметил, что приказчик пожирает ее глазами, на что она демонстративно отвечает улыбкой и ласково-поощрительным взглядом.

"Двадцать девять и тридцать шесть - это шестьдесят пять, да пятнадцать..." - подсчитывал в уме Вокульский, но вдруг перо под его пальцами с треском сломалось. Не поднимая головы, он вынул из ящика новое перо, и в то же время каким-то непонятным образом, заслонив ряды цифр, всплыл перед ним вопрос: "И вот эту женщину я люблю? Вздор. Просто в течение года я страдал каким-то мозговым расстройством, а мне казалось, что я влюблен... двадцать девять и тридцать шесть... двадцать девять и тридцать шесть... Никогда бы не подумал, что она может мне быть так безразлична... Как она смотрит на этого осла! Ну, видно, эта особа готова кокетничать даже с приказчиками и, чего доброго, с лакеями и кучерами... Впервые я ощущаю на душе покой... Боже мой! А я так жаждал его..."

В магазин вошло еще несколько покупателей, и Мрачевский нехотя обратился к ним, медленно завязывая свертки.

Панна Изабелла приблизилась к Вокульскому и, указывая в его сторону зонтиком, внятно произнесла:

- Флора, заплати, пожалуйста, этому господину. Нам пора домой.

- Касса здесь, - откликнулся Жецкий, подбегая к панне Флорентине. Он взял у нее деньги, и оба отступили в глубь магазина.

Панна Изабелла медленно подошла вплотную к конторке, за которой сидел Вокульский. Она была очень бледна. Казалось, вид этого человека действует на нее магнетически.

- Кажется, вы - пан Вокульский? Вокульский встал и равнодушно ответил:

- К вашим услугам.

- Ведь это вы купили наши сервиз и серебро? - спросила она сдавленным голосом.

- Я, сударыня.

На мгновение панна Изабелла заколебалась. Но вот на щеках ее вновь выступил слабый румянец. Она продолжала:

- Вы, наверное, продадите эти вещи?

- С этой целью я их и купил.

Румянец на щеках панны Изабеллы разгорелся сильней.

- Будущий покупатель живет в Варшаве?

- Я продам эти вещи не здесь, а за границей. Там... мне заплатят дороже, - прибавил он, уловив в ее глазах вопрос.

- Вы надеетесь на хорошую прибыль?

- Ради прибыли я их и купил.

- И по этой же причине отец мой не знает, что они в ваших руках? насмешливо спросила она. У Вокульского дрогнули губы.

- Я купил серебро и сервиз у ювелира и тайны из этого не делаю. Третьих лиц я вообще в свои дела не посвящаю, это не принято в коммерческих делах.

Несмотря на резкость его ответов, панна Изабелла вздохнула с облегчением. Даже глаза ее слегка потемнели и потеряли злой блеск.

- А если б мой отец передумал и пожелал выкупить эти вещи, за какую цену вы бы их сейчас уступили?

- За ту же, что купил... Разумеется, с начислением процентов примерно... от шести до восьми годовых...

- И вы бы отказались от ожидаемой прибыли?.. Почему же? - поспешно перебила она.

- Потому, сударыня, что торговля зиждется не на ожидаемых прибылях, а на постоянном обороте наличного капитала.

- До свиданья, сударь, и... спасибо за разъяснения, - сказала панна Изабелла, заметив, что ее спутница уже расплатилась.

Вокульский поклонился и снова сел за свои книги.

Когда лакей вынес свертки и дамы сели в экипаж, панна Флорентина сказала тоном упрека:

- Ты разговаривала с этим человеком, Белла?

- Да, и не жалею. Он все налгал, но...

- Что значит это "но"? - с тревогой спросила панна Флорентина.

- Не спрашивай... не говори со мной, если не хочешь, чтобы я расплакалась на улице... И, помолчав, прибавила по-французски:

- Пожалуй, мне не следовало приезжать сюда, но... все равно.

- Я думаю, Белла, - сказала ее спутница, значительно поджимая губы, ты должна была бы поговорить с отцом или с теткой.

- Ты хочешь сказать, - перебила ее панна Изабелла, - что я должна поговорить с предводителем или с бароном? Это всегда успеется: сейчас у меня еще духу не хватает...

Разговор оборвался. Дамы в молчании вернулись домой; панна Изабелла весь день была расстроенна.

После ухода панны Изабеллы Вокульский снова принялся за подсчеты и безошибочно подытожил два длинных столбика цифр. В середине третьего он остановился, снова удивляясь тому, как спокойно стало у него на душе. Откуда вдруг это равнодушие после целого года лихорадочного смятения и тоски, перемежаемой приступами безумия? Если бы какого-нибудь человека неожиданно перенесли из бального зала в лес или из душной тюрьмы на зеленый широкий луг, то он испытал бы те же самые ощущения и так же глубоко было бы его изумление.

"По-видимому, в течение года я страдал неким помрачением рассудка, думал Вокульский. - Не было опасности или жертвы, на которую я не пошел бы ради этой женщины, но стоило мне ее увидеть - и она стала мне безразлична... А как она разговаривала со мною! Сколько презрения к жалкому купцу. "Заплати этому господину!" Право, эти светские дамы великолепны! Любой бездельник, шулер, даже вор, будь только у него благородное имя, - подходящее для них общество, хоть бы физиономией он смахивал не на родного отца, а на мамашиного лакея. Но купец - это пария. Да что мне за дело до всего этого! Пусть себе гниют на здоровье!"

Он подсчитал еще столбик, даже не замечая, что делается в магазине.

"Откуда она знает, - мысленно продолжал он, - что я купил серебро и сервиз? И как она допытывалась, не переплатил ли я. С удовольствием подарил бы я им эти фамильные безделушки. В сущности, я должен ей быть благодарен до гроба, ибо, не влюбись я в нее, не нажить бы мне состояния и вечно бы корпеть за конторкой. А сейчас - может, и грустно мне будет без этого томления, отчаяния, надежд... Глупая жизнь! Мечемся по земле в погоне за призраком, который носим в своем собственном сердце, и, только когда он оттуда исчезнет, видим, что это было безумием... Ну, никогда я не думал, что возможно такое чудесное исцеление! Час назад я еще весь был пропитан отравой, а сейчас так спокоен - и в то же время как-то опустошен, словно вынули из меня душу и нутро и остались только кожа да платье. Чем же мне заняться теперь? Как жить? Поеду, пожалуй, в Париж на выставку, а потом в Альпы..."

Тут к нему на цыпочках подошел Жецкий и, наклонясь к его уху, заговорил:

- А Мрачевский-то как великолепен! А? Этот умеет обходиться с женщинами.

- Как смазливый, избалованный клиентами парикмахер, - ответил Вокульский, не отрывая взгляда от книги.

- Он стал таким по вине наших покупательниц, - отвечал старый приказчик, но, заметив, что мешает хозяину, отошел.

Вокульский снова погрузился в задумчивость. Потом как бы невзначай взглянул на Мрачевского и впервые обнаружил в физиономии молодого человека нечто выделяющее его среди прочих.