Болеслав Прус - Михалко

Болеслав Прус

Михалко

Работы на постройке железной дороги закончились. Подрядчик уплатил, что кому причиталось, обманул, кого удалось, - и люди толпами начали расходиться по своим деревням.

Возле корчмы, стоявшей неподалеку от насыпи, гомон не затихал до самого полудня. Кто наполнял бубликами кошелку, кто запасался впрок водкой, а кто напивался тут же на месте. Потом, завернув в холстину свои пожитки и закинув их на плечи, все разошлись, крикнув на прощанье:

- Будь здоров, глупый Михалко!..

А Михалко остался.

Остался один посреди серого поля и, уставясь на сверкающие рельсы, убегающие куда-то далеко-далеко, даже не поглядел вслед уходящим. Ветер трепал его темные волосы, вздувал белую сермягу и доносил издали последние слова затихающей песни.

Вскоре за кустами можжевельника скрылись сермяги, холщовые рубахи и круглые шапки. Потом замолкла и песня. А он все стоял, заложив за спину руки, потому что некуда ему было идти. Как вот у этого зайца, что скакал сейчас через рельсы, так и у него, крестьянского сироты, дом был в чистом поле, а кладовая - где бог пошлет.

За песчаным бугром раздался свист, заклубился дым и загромыхали колеса. Подошел рабочий поезд и остановился возле недостроенной станции. Толстый машинист и его молоденький помощник соскочили с паровоза и побежали в корчму. За ними поспешили и смазчики. Остался только инженер, который задумчиво разглядывал пустынную местность и прислушивался к клокотанию пара в паровозном котле.

Парень знал инженера и поклонился ему до земли.

- А, это ты, глупый Михалко! Что ты здесь делаешь? - спросил инженер.

- Да ничего! - ответил парень.

- Почему ты не идешь к себе в деревню?

- Не для чего, ваша милость.

Инженер что-то запел вполголоса, потом сказал:

- Ну, так поезжай в Варшаву. Там всегда найдется работа.

- А я и не знаю, где она, эта Варшава.

- Садись в вагон, тогда узнаешь.

Глупый Михалко, как кошка, вскарабкался на платформу и уселся на груду камня.

- А есть у тебя хоть немного денег? - спросил инженер.

- Да есть, рубль и сорок грошей и еще злотый мелочью.

Инженер снова стал напевать, оглядываясь по сторонам, а в паровозе по-прежнему клокотал пар. Наконец из корчмы прибежали железнодорожники с бутылками и узелками. Машинист и его помощник поднялись на паровоз, поезд тронулся.

Проехали версты две, и на повороте показались дымки бедной, лежащей среди болот деревеньки. Увидев ее, Михалко просветлел. Он засмеялся, стал что-то кричать (хотя на таком расстоянии все равно никто бы его не услышал), замахал шапкой... Смазчик, сидевший на высоком помосте, даже прикрикнул на него:

- Эй, ты чего там высовываешься? Еще вылетишь ко всем чертям...

- Так ведь это наша деревня, вон там, вон!..

- Ну, коли ваша, так и сиди спокойно, - ответил смазчик.

Михалко уселся спокойно, как ему было приказано. Только очень уж тошно было у него на сердце, и он принялся читать молитву. Ах, как бы ему хотелось вернуться в свою деревню, слепленную из соломы и глины, туда - в тишину болот... Да незачем. Хоть и называли его "глупым", он все же понимал, что в других местах меньше мрут от голода и легче найти ночлег, чем у них в деревне. О, в других местах и хлеб белее, и на мясо можно хоть поглядеть, и домов там больше, и люди не такие бедные, как у них.

Они проезжали станцию за станцией, на одной задерживались дольше, на другой меньше. Когда зашло солнце, инженер приказал накормить Михалка, а парень за это поклонился ему в ноги.

Поезд проезжал по совершенно новым местам. Тут уже не было разлившихся болот, а виднелись холмистые поля, извилистые и быстрые речки. Исчезли курные избы и плетенные из лозы овины, показались красивые усадьбы и каменные постройки, получше, чем у них костелы или корчмы.

Ночью остановились близ города, выстроенного на горе. Казалось, дома карабкаются друг на друга, и в каждом было столько огней, сколько звезд на небе. Хоть сто похорон посмотри, а не увидишь такого множества свечей, как в этом городе...

Где-то играла красивая музыка, люди ходили толпами, смеялись и веселились, хотя была поздняя ночь и в деревне в эту пору только и слышно, как кричит упырь да тревожно лают собаки.

Михалко не спал. Инженер велел дать ему фунт колбасы и каравай хлеба, а потом прогнали его на другую платформу, на которой везли песок. Здесь было мягко, как в пуху. Но парень не ложился; он сидел на корточках, уплетал колбасу с хлебом, да так, что у него глаза лезли на лоб, и думал:

"Вон ведь какие дивные вещи бывают на свете, дай боже!"

После нескольких часов стоянки, под утро, поезд тронулся, и они быстро поехали. На одной станции, среди леса, снова долго стояли, и смазчик сказал парню, что инженер, верно, поедет назад, потому что получил телеграмму.

Действительно, вскоре инженер позвал Михалка.

- Мне надо возвращаться, - сказал он. - А ты один поедешь в Варшаву?

- Да кто его знает! - пробормотал парень.

- Э, да не пропадешь же ты среди людей!..

- Все равно, кто там меня искать будет, раз у меня нет никого?

В самом деле, кто там его будет искать?

- Ну, так поезжай, - сказал инженер. - Там сейчас у самого вокзала строят новые дома. Будешь носить кирпичи, вот и не помрешь с голоду, только не спейся с круга. Потом, может, лучше устроишься. На всякий случай вот тебе рубль.

Парень взял рубль, поклонился инженеру в ноги и снова уселся на своей платформе с песком.

Поехали.

Дорогой Михалко спросил смазчика:

- Далеко отсюда до нашей станции?

- Кто его знает. Верно, миль сорок.

- А пешком долго идти?

- Верно, недели три. Откуда мне знать.

Беспредельный ужас охватил парня. И зачем он, несчастный, забрался в такую даль, откуда целых три недели пути домой...

В деревне у них часто рассказывали про мужика, которого унес ветер, и мигом, перекреститься не успеешь, закинул за две мили - уже мертвым. Не случилось бы и с ним подобное. А эта полыхающая огнем машина, которой боятся старики, не хуже ли она того ветра?.. Куда-то она его забросит?

При этой мысли Михалко уцепился за край платформы и закрыл глаза. Теперь он почувствовал, как мчит его машина, как страшно она гудит, как ветер хлещет в лицо и хохочет: хо-хо-хо!.. хи-хи-хи!..

Ох, унесла его буря, унесла!.. Только не от отца с матерью, не из родимой хаты, а с чистого поля, сироту безродного.

Понимал Михалко, что неладное с ним творится, а что он мог поделать? Плохо ему и сейчас; верно, будет еще хуже. Но ведь уже бывало ему плохо, и хуже, и совсем худо, поэтому он открыл глаза и перестал держаться за край платформы. Видно, такова воля господня. На то он и бедняк, чтобы нести на горбу свою нужду, а в сердце тоску и страх...

Паровоз пронзительно засвистел. Михалко глянул вперед и увидел вдали словно лес домов, подернутых пеленой дыма.