Болеслав Прус - Примирение

- Откуда, черт возьми, у тебя берутся такие дурацкие мысли? - крикнул, вскакивая с кровати, Квецинский.

- Потому что я вижу границы цивилизации там, где ты их не замечаешь, возбужденно возразил Леськевич. - Взгляни хотя бы на такую мелочь, как стол или стул... Неужели ты думаешь, что через пятьсот лет вместо столов и стульев появится нечто лучшее?.. Может быть, ты полагаешь, что эта булка станет иной?.. А может быть, ты воображаешь, что люди начнут строить дома другого типа и вместо сегодняшних продырявленных коробок будут возводить здания, подобные кристаллам или фантастическим утесам?..

- И это говорит естественник!.. - воскликнул, покраснев, Квецинский.

- Именно естественник, который знает, что ученые больше не откроют ста тысяч новых видов растений и животных, не найдут десятков новых элементов или нескольких новых сил, таких как тяжесть, теплота, электричество... Мы уже подходим к пределу... - заключил он нараспев и словно невзначай прощупывая свой желудок.

- Может быть, вы и подходите, но не мы, - прервал его Квецинский. Погляди только сколько миллионов людей добилось за сто лет личной свободы, благосостояния и просвещения... Погляди, как сегодня обращаются с пленными, ранеными, и даже с преступниками... Подумай, до чего может дойти международное право... Подсчитай, сколько людей, вышедших из самых низов, занимает высокие должности...

- Спроси у Громадзкого, кто был здоровее: его отец, учившийся в начальной школе, или сам он - студент университета, и ты увидишь, что такое наш прогресс... - иронически заметил Леськевич и принялся считать свой пульс.

Громадзкий вскочил из-за стола и подошел к двери.

- Конечно, я верю в прогресс!.. - вскричал он. - Мой отец был ткачом, дядя - фельдшером, а я уже буду врачом...

- Зато у моего прадеда было десять деревень и два города, а у меня нет и десяти рубашек. Нет, жизнь не стала лучше, если для того, чтобы какой-то Громадзкий немножко выиграл, Леськевичи должны потерять все!..

- Именно то и хорошо, что семьи, не растратившие своих сил, выдвигаются вперед, а благородные фамилии ипохондриков и чудаков приходят в упадок, огрызнулся Громадзкий, возвращаясь к прерванной переписке.

Леськевич заерзал на пунцовом кресле и со злости прикусил кончик чубука. Тут заговорил Квецинский, чтобы помешать Леськевичу ответить Громадзкому:

- Как раз в наши дни лучшим доказательством прогресса служит то, что права, просвещение, и даже образование, распространяются на все слои общества.

- Да, да, просвещение!.. - изменил тон Леськевич. - А вот попробуй найти репетитора для малыша...

- У тебя есть мальчик? - спросил Квецинский, довольный, что кончился щекотливый спор.

- У меня есть кузен третьеклассник, за которого родители согласны платить пятнадцать рублей в месяц... И что же?.. Ты не возьмешь его...

- Не могу.

- Лукашевский тоже не может... И хоть тресни, не найду человека, которого я смело мог бы порекомендовать родителям ребенка. Обязательно нарвусь на какого-нибудь радикала, который мне заявит, что даже за пятнадцать рублей не станет учить потомка ипохондриков, обреченных на гибель... - злорадно смеясь, говорил Леськевич.

Квецинский понял, что его недостойная шутка метила в Громадзкого, и возмутился.

- Ты дурак, Селезень, хотя и прикидываешься злобным скептиком, - сказал он, глядя на Громадзкого, который делал вид, будто не следит за разговором коллег, и, покраснев до ушей, писал, без перерыва писал.

- Но, честное слово, Незабудка, - со смехом продолжал Леськевич, - ты еще не знаешь, на что способны демократы и радикалы...

Внезапно он умолк, услышав знакомый голос на лестнице. В ту же минуту Квецинский схватил колокольчик, стоявший возле его кровати, и принялся изо всех сил звонить, крича в окно:

- Барбария!.. Служанка!.. Сюда... сюда!.. Барин приехал!..

Даже Громадзкий бросил перо и, сияя, выбежал в переднюю.

IV

Двери передней стремительно распахнулись, и на пороге появился юноша оригинальной наружности, в студенческой шинели и шапке набекрень. Высокий, рослый шатен с огромными руками и размашистой походкой, он производил впечатление человека, который, наметив себе какую-то отдаленную цель, устремляется к ней с грубой энергией и расталкивает всех на пути.

Пан Квецинский, пан Леськевич и пан Громадзкий построились в шеренгу.

- Лукаш явился! - крикнул Квецинский.

В ту же минуту все четверо запели:

- Да здравствует, - да здравствует!.. Да здравствует, - да здравствует на славу нам!.. Ура!..

По справедливости следует признать, что громче всех пропел здравицу в свою честь новоприбывший медик, сам пан Лукашевский.

- Ну, как поживаете? - сказал он, широко раскрывая объятия, в которых сразу же очутился тощий Громадзкий.

Квецинский и Леськевич кинулись на шею приятелю, причем первый поцеловал его в левое ухо, а второй - в правую лопатку.

После обмена приветствиями Лукашевский швырнул шапку на стол между стаканами, а шинель на кровать Леськевича и, подбоченясь, вскричал:

- Вы сошли с ума!.. Что это такое?..

И он толкнул ногой лилово-красное кресло.

- Кресло... - обиженно ответил Леськевич. - А это что?..

И он указал пальцем на переднюю, куда в этот момент вошла дворничиха с чемоданом, а следом за ней маленький мальчик с испуганным веснушчатым лицом; одет он был в кафтан, свисавший до самого пола, и с такими длинными рукавами, что совершенно не видно было рук.

- Это? - повторил Лукашевский, оглядываясь через плечо. - Ничего, это наш Валек...

- Какой наш Валек? - удивился Квецинский, которого звали также "Незабудкой".

Дворничиха Барбара, особа крепкого сложения, с прекрасно развитым бюстом, швырнула в угол чемодан и, засунув руки под фартук, обошла Лукашевского с правой стороны.

- Что же? - сказала она, склонив голову и щуря глаз. - Что же, может, он теперь будет прислуживать господам?..

- А вам что до этого, черт возьми!.. - дерзко ответил Лукашевский.

- Черт?.. - подхватила баба повышая голос. - Вы мне платите за услуги рубль в месяц, тринадцать дней вас нет дома, и еще вы будете приводить лакеев?.. Неужели вы думаете, что этакий сопляк прилично почистит вам башмаки или подметет комнаты?..

- Молчи, Барбария! - прикрикнул на нее Лукашевский.

- Подкинь уголь в самовар, раба!.. - добавил Квецинский.

- Отличный лакей!.. - вмешался Леськевич. - Да он же пошевелиться не может в своем кафтане.

- Зачем ты его привез, Лукаш?.. - спросил Громадзкий.

- А чтоб вас в анатомичку сволокли!.. - рассердился Лукашевский, хватаясь за голову своими огромными ручищами.

Потом он взял Барбару за локоть и сказал:

- Баба... бери самовар и марш на кухню...

Барбара стала покорной, как голубица, и в один миг исчезла с самоваром в передней.

- Ладно, но что это такое?.. - спросил неустрашимый Квецинский, постучав пальцем по голове мальчика.