Ричард Райт - Утренняя звезда

- Господи, мать!

Она видела, что он смотрит на нее с любовью и удивлением. Он неловко сунул деньги обратно в карман.

- Я пошел, - сказал он.

- Вот, выпей-ка сначала соды.

Она смотрела, как он пьет, потом убрала стакан.

- Ну, - сказал он.

- Вынь-ка все из карманов!

Она сняла конфорку с плиты, и он выгреб все бумаги из кармана и бросил их в отверстие. Она проводила его до дверей и заставила повернуться.

- Господи, сынок, хочешь устраивать революцию, а не можешь даже застегнуть пальто как следует. - Проворными пальцами она застегнула ему воротник у самой шеи. - Вот!

Он надвинул шляпу на глаза. Она отперла дверь, и он исчез так же неожиданно, как порыв холодного ветра, ударившего ей в лицо. Она видела, как черные поля и дождик приняли его, и глаза у нее горели. Когда последние едва слышные шаги замерли в отдалении, она заперла дверь, пошла к себе в комнату, легла и, не раздеваясь, укрылась одеялом. Ее думы сливались с ритмом дождя: он ушел! Боже, я знаю: он не вернется. Кровь в ней стыла.

3

Она погружалась в серую пустоту между сном и бодрствованием и вдруг снова проснулась, услышав грохот выламываемой двери и тут же почувствовав холод ветра, наполнивший комнату. Не было видно ни зги, и она вглядывалась в темноту, приподнявшись на локте, раскрыв рот, затаив дыхание, и в ушах ее звучал топот ног и гул голосов. Она сразу поняла: это пришли за ним! Потом, собрав всю свою волю, она поднялась на ноги, выпрямилась и ждала, прислушиваясь.

- Лампа горит!

- Нашли ее?

- Нет!

- Поглядите в кухне!

- Ну и воняет же здесь неграми.

- Глядите, здесь кто-то есть или только что был!

- Да, плита еще топится.

- Может быть, он был и ушел?

- Глядите-ка сколько банок с вареньем!

- Негры - мастера варить варенье!

- Вот хлеб!

- А вот кукурузная лепешка!

- А ну-ка, дай и мне!

- Не спеши, здесь на всех хватит.

- Я, пожалуй, и домой захвачу!

- Смотрите-ка, в горшке овощи!

- И горячий кофе!

- Послушайте, ребята! Ну же! Довольно! Мы не пировать сюда пришли.

Она медленно шла по коридору. Ищут его, да ведь еще не нашли! Она остановилась на пороге, как всегда сложив на животе узловатые черные руки, но теперь она стиснула их, так стиснула, что набухли вены. Кухня была полна белыми людьми в блестящих дождевиках. Хотя горела лампа, карманные фонари в здоровенных кулаках не были погашены. На полу она увидела следы грязных сапог.

- Вы, белые, уходите из моего дома!

Сразу наступила тишина; все повернулись к ней. Она заметила быстрое движение, но не поняла, что оно значит, пока что-то горячее и мокрое не ударило ей прямо в лицо. Она вздрогнула, но не двинулась с места. Спокойно она вытерла левой рукой глаза, залепленные жирной горячей похлебкой. Кто-то из белых швырнул ей в лицо горсть овощей из котелка.

- Вкусно, старая сука?

- Я прошу вас уйти из моего дома!

Она увидела, как шериф отделился от других и подошел к ней.

- Ну, тетушка...

- Я вам не тетушка!

- Ты это как мне отвечаешь?

- Как бы ни отвечала! Велите этим людям уйти из моего дома!

- Дерзить вздумала?

- Да, если это дерзость, что я прошу вас уйти из моего дома!

Она говорила напряженным шепотом, но из-за ограды слов она наблюдала, думала, оценивала людей.

- Послушай, тетушка, - зазвучал вкрадчивый и тихий голос шерифа. - Я здесь для того, чтобы помочь тебе. Зачем ты так себя ведешь?

- Ты и себе-то ни разу не помог, с тех пор как родился, - вспыхнула она. - Где уж тебе другим помогать!

Один из белых подошел ближе и стал перед ней.

- Послушай, черномазая, ведь ты с белыми разговариваешь!

- Мне все равно, с кем ни разговаривать.

- Когда-нибудь ты об этих словах пожалеешь!

- Уж не ты ли меня заставишь?

- А надо бы тебя поучить, как хорошие негры должны себя вести.

- Не тебе меня учить!

- Ну, ты у меня запоешь по-другому!

- Не будет этого, пока я жива.

- Ну-ну, потише!

- Уходите из моего дома!

- А если не уйдем? - сказал шериф.

Они столпились вокруг нее. Она ни разу не двинулась с места, словно застыла на пороге. Она думала только о Джонни, перебрасываясь с ними бранью, и знала, что они тоже думают о нем. Она знала, что они пришли за Джонни, так вот пусть попробуют отнять его у матери.

- А если мы не уйдем? - повторил шериф.

- Напали ордой на одну старуху! Небось рады, что набрались храбрости?

Шериф схватил ее за плечо.

- Ну довольно! Поговорила, и будет с тебя на сегодня! Где твой черномазый сынок?

- А вам хотелось бы знать?

- А тебе хочется быть битой?

- Я еще не видывала, чтобы белый побрезговал...

Шериф размахнулся и ударил ее ладонью по щеке. Она качнулась назад и, наткнувшись на стену, сползла на колени.

- Так-то вы, белые, поступаете с негритянками? - Она медленно поднялась и снова встала на ноги и, даже не дотронувшись до скулы, которая болела от удара, сложила руки на животе. - Я еще не видывала, чтобы белый побрезговал...

Он ударил ее опять; она, шатаясь, отступила назад и свалилась на бок.

- Вот этим, что ли, мы не брезгуем?

Она опять поднялась и стояла перед ним с сухими глазами, как будто не ее били. Ее губы вспухли, и подбородок был в крови.

- Эй, оставь ее! Нам ведь негр нужен! - сказал кто-то.

- Где твой сын? - спросил шериф.

- Попробуйте поищите, - сказала она.

- Ну, если мы его найдем, не быть ему живому.

- Что ж, ведь вам не впервой убивать негров, - сказала она.

Злобная гордость овладела ею. Пусть делают с ней что хотят, думала она, она все может вытерпеть, все на свете. Она стоит на узкой полоске земли и скорее умрет, чем сдвинется с места. И вот в эту минуту, стоя на пороге кухни и чувствуя, как теплая струйка крови стекает ей на шею, она отдала Джонни-Боя, отдала его белым. Она отдала его потому, что они силой вломились ей в душу, требовали, чтоб она его отдала, думали, что она испугается побоев, испугается и скажет, где он. Она отдала его сама пусть знают, что им не добиться своего насилием и обманом.

- Где будет собрание? - спросил шериф.

- А вам хотелось бы знать?

- Ведь должно быть собрание?

- А почему вы меня спрашиваете?

- Так значит, собрание будет, - сказал шериф.

- Разве?

- Ох, задушил бы я тебя своими руками!

- На эти дела вы молодцы.

- Мы с тобой не шутим!

- Я и не говорю, что шутите.

- Этот твой черномазый шляется где-то поблизости, и мы его найдем, сказал шериф. - Если ты скажешь нам, где он, и если он не будет молчать, он, может быть, легко отделается. Но если мы сами его найдем, не быть ему живому. Если мы его найдем, приготовь к утру простыню, чтобы прикрыть его, поняла? Приготовь простыню, потому что не быть ему живому!

- Что ж, вам не впервой убивать негров, - повторила она.

Шериф прошел мимо нее. Другие последовали за ним. Так вот же, вы не добились чего хотели, думала она с торжеством. И никогда не добьетесь! Ей до боли хотелось дать им почувствовать всю свою гордость и независимость; ее сердце стремилось обратить самые горькие минуты Жизни в такие слова, чтобы они почувствовали, как легко ей было вынести все, что они ей сделали, и сколько еще она может вынести. Ее вера с такой силой вспыхнула в ней, что она едва не ослепла. Она шла за ними к дверям, заламывая и стискивая пальцы. Она видела, как они сошли на грязную дорогу. При каждой вспышке желтого огня видно было, что льет косой дождь. Губы ее шевелились, и она крикнула: