Андре Ремакль - Время жить

-- А он славный?

-- Да, очень славный. Жан-Жак говорит, он хороший учитель. Знаешь, Жан-Жак ужасно задается из-за того, что мы возим Фиделя Кастро в нашей машине.

-- И давно он с вами ездит?

-- Не знаю -- недели три, месяц. У него машина в ремонте. И вот Жан-Жак попросил маму его подвезти. Знаешь, он такой забавный, с бородой.

-- С бородой?

-- Да... Но по-моему, у него совсем не такая борода, как у Фиделя Кастро.

-- Фиделя Кастро?

-- Разве ты его никогда не видел по телеку? Он говорит по-испански.

-- А-а, Фидель Кастро! Да, да... Скажи-ка, Симона, он любезен с мамой?

-- А то как же. Не хватает еще, чтобы он был не любезен, когда его подвозят на машине.

-- Что он делает на пляже?

-- В волейбол играет, купается.

-- И разговаривает с мамой?

-- Бывает.

-- И что он ей говорит?

-- Да почем я знаю? Ничего.

-- То есть как это ничего?

-- Они говорят все больше о Жан-Жаке.

-- А гулять они не ходят?

-- Куда?

-- Не знаю... За скалы?

Симона прыскает со смеху. Луи смотрит на дочь, не понимая. Его смущение растет.

-- А что там делать-то, за скалами? А за Ивом кто будет смотреть?

Луи увлекся коварной игрой в вопросы-ловушки и надеется узнать правду -- ведь устами младенца глаголет истина. Он, однако, разочарован -- ничего такого этакого он пока не услышал.

-- Вчера вы были у него дома?

-- Да. У него все стены в книгах. Как ты думаешь, па, он все их прочел?

-- Не знаю. Что вы там делали?

-- Пили сок.

-- А мама?

-- Ах, ты мне надоел... Ты вроде того старого господина.

-- Какого еще старого господина?

-- Вчера вечером по телевизору. Он выступал с мальчиком, своим сыном. И пел, вместо того чтобы говорить. Это называется опера -- "Пелеас и Мелисанда".

-- Что, что?

-- Так она называется. Старый господин -- муж Мелисанды. Он поставил мальчика на скамейку, чтобы тот в окошко подсматривал, и нараспев задавал ему кучу вопросов, совсем как ты. Мальчик тоже отвечал нараспев. Получается какая-то ерунда -- не то говорят, не то песню поют:

" -- Что делает мамочка?

-- Она у себя в спальне.

-- Одна?

-- Нет, с дядей Пелеасом".

-- Что ты мелешь?

-- Я рассказываю тебе историю про старого господина, я его по телеку видела: "А дядя Пелеас, он что -- возле мамочки?" -- и давай тормошить мальчика и так далее и тому подобное. Ох, и дурацкий же у него был вид, у этого старого господина!

-- А ну-ка замолчи.

-- Почему?

-- Не замолчишь -- схлопочешь.

Симона ничего не понимает. Вот странные люди, эти взрослые. Она пожимает плечами и включает телевизор, который тут же издает несусветный визг.

-- Где толковый словарь? -- спрашивает Луи.

-- В комнате Жан-Жака.

Луи читает вслух: "Пелерина... Пеликан... Пеллагра..." Затем смотрит выше: "Пеленгатор... Пеленг... Пеларгония..."

-- Симона, -- кричит он, -- его тут и в помине нет, твоего Пелеаса.

Она заглядывает ему через плечо.

-- Ты не там ищешь. Посмотри в собственных именах после розовых страничек. Дай-ка. Вот.

Она читает: "Пелеас и Мелисанда" -- лирическая драма в пяти действиях; либретто по пьесе Мориса Метерлинка, музыка Клода Дебюсси (1902). Партитуру отличает новизна замысла и музыкального языка".

-- Дай-ка мне.

Луи берет словарь, читает, перелистывает страницы -- дальше пишут о другом.

Луи так ничего из словаря и не почерпнул. Что она сделала, эта Мелисанда? Женские имена чередуются в его голове, журча как родники: Мелисанда... Мари Беррская... Слишком много в один день для бедного штукатура.

Он ломает голову, кого бы еще порасспросить об этой опере. Мари, конечно, в первую очередь, но ей ведь придется объяснять в чем дело. Или старого итальянца, монтажника, тот знает все оперные арии назубок.

Когда является Мари с Ивом и Жан-Жаком, он смотрит на нее так, словно она явление из какого-то странного сна.

ИНТЕРЛЮДИЯ ПЯТАЯ

Итальянские неосоциологи воображают, что мы живем в будущем, тогда как мы по уши погрязли в прошлом. Например, когда я задал рабочим вопрос о проституции, все как один выразили пожелание вернуться к временам публичных домов. Идеи тянут их влево, а секс -- вправо.

Пьер Паоло Пазолини

(интервью газете "Экспресс")

Хотя женщины приморских городов и слывут податливыми, в Мартиге они очень целомудренны: вдову или девушку, погрешившую против нравственности, другие женщины тотчас подвергают травле. Подобное происходит не часто, потому что немногие идут на такой риск.

Е. Гарсен,

член-корреспондент нескольких институтов (исторический и топографический словарь Прованса, 1835 год)

Кто еще смеет кричать во тьму?

Все сидят запершись в своем дому,

И не нужен никто никому.

[Перевел В. Куприянов]

Жан Русло

Голодный испачкать усы не боится.

(Непальская поговорка)

"Живописность этой первозданной природы... Суровое благородство неповторимого пейзажа... Уголок Бретани, затерянный на землях Прованса..."

Фразы застревают в горле невысказанными. Разум держит их взаперти, да и смешно произносить их вслух -- они потеряются в беспредельности неба и волн.

Мари приблизилась к кромке берега -- волны разбиваются, вздымаются вновь и откатываются, то захлестывая зазубренные скальные плиты, то обнажая их.

Сердитое море и равнинный, взблескивающий заливчиками берег слиты воедино, поочередно проникая друг в друга во время приливов и отливов.

Сухая земля вся в трещинах. Скалы поросли зеленым мхом, на котором море оставляет сверкающие пузырьки пены.

Море, отступая, обнажает опасные подводные камни, едва заметные сейчас вдалеке среди беспорядочных валов.

Воздух пахнет водорослями, бессмертниками и ракушечником. Земля, вся в камнях и комках грязи, поросла низкой травой, из которой торчат карликовые маргаритки с изящными, ослепительно-белыми венчиками и медно-желтыми пестиками; кругом валяются обломки железа, обрывки колючей проволоки, -остатки средиземноморских укреплений, -- а древесная кора, ласты, разные другие предметы, занесенные сюда с какого-нибудь уединенного пляжа или с погибшего корабля, с лодки, забредшей далеко в море, с прогнившей плавучей пристани, глухо напоминают о былых катастрофах.

В Арнетте, где ветер, трубя в рог, словно разносит сигналы бедствия, кажется, что все имеет начало и конец, что земля наша, едва возникнув, уже разрушается.

Время от времени Мари настигает набегающая волна и отъединяет ее от мира; она находится словно между землей и небом; ветер приклеивает к ее телу легкое платье. Стоя на выступе скалы, омываемой штормящим морем, Мари похожа на фигуру на носу корабля.

Ксавье кажется, что женщина и пейзаж составляют одно целое. Он глядит на Мари, которая отдается водяным брызгам и солнцу, подставляет себя под бичи ветра, и нет у нее ни прошлого, ни настоящего, все унесло море, от всего освободило... Она стоит, повернувшись и к Ксавье, и к морскому простору, пронизанная солнечными лучами, то вся прозрачная, то окутанная тенью, точно плащом.