Жюль Ренар - Дневник (1887-1910)

19 октября. Когда вы краснеете, приятно и грустно смотреть на вас, как на пылающие поленья.

25 октября. В каждой коммуне имеется сейчас фельдшерский пункт; к тому же мы раздаем беднякам хлеб. В Шитри есть бедные люди, но нищих нет. Нищим запрещается выходить за пределы их коммуны. Человек кормится куском хлеба и двумя-тремя орехами. Ко мне как раз явились двое из Сен-Реверьена - слепой, которого привела молодая женщина.

- Но неужели, - сказал я, - ваша жена не может работать, вместо того чтобы водить вас с утра до вечера?

- Ох, господин мэр, мы бы заработали меньше.

Я все же дал им одно су и приказал больше не появляться, а то велю их задержать. Потом я смотрел им вслед, как они уходили по старой дороге. Я слышал их смех. Это они смеялись надо мной.

21 октября. Нет никакой разницы между настоящей и поддельной жемчужиной. Самое трудное - притвориться огорченным, когда потеряешь или раздавишь жемчужину поддельную.

* Природа не окончательна: всегда можно к ней что-нибудь добавить.

31 октября. "Жюль Ренар, мэр деревни Шомо" - это будет хорошо выглядеть на обложке книги.

1 ноября. Леон Блюм - безбородый юноша, который девичьим голосом может в течение двух часов читать наизусть Паскаля, Лабрюйера, Сент-Эвремона и прочих.

16 ноября. Вчера вечером я заплатил пятьдесят шесть франков пятьдесят сантимов Стейнлену за иллюстрации к "Рыжику". Из застенчивости он оставил деньги на маленьком столике, не посмел взять их сразу, чтобы не показаться жадным или наглым. Затем мы разговаривали: наступили сумерки, наконец ночь, а когда принесли лампу, денег не оказалось.

Ни я, ни он не посмели заговорить о них.

26 декабря. Ростан упражняется в своей грусти, словно работает гимнастическими гирями.

...Сара Бернар. Ищу эпитет, чтобы подытожить свои впечатления. Нахожу только "мила". Мне не хотелось ее видеть. Теперь я навсегда разбил смешного и стеснительного кумира, которого я сотворил себе из Сары Бернар. Осталась женщина, которую я считал худощавой, а она оказалась толстой; которую я считал уродливой, а она красива, да, красива, как улыбка ребенка.

Когда Ростан сказал: "Познакомьтесь - Жюль Ренар", - она поднялась из-за стола и заговорила веселым ребяческим, очаровательным голосом:

- Ах, как я рада! Он именно такой, каким я себе его представляла, не правда ли, Ростан? Я ваша поклонница, Ренар.

- Мадам, с изумлением узнаю, что вам могли понравиться сочинения (я так и сказал "сочинения") Жюля Ренара.

- А почему? - спросила она. - Вы, значит, считаете меня дурой?

- Ах, я не то сказал...

- Да что вы!

И она стала подкрашивать губы.

Позже, на лестнице, я понял, как надо было сказать:

"Нет, мадам, я считал вас гениальной женщиной, со всеми вытекающими отсюда неудобствами". Но это, вероятно, было бы еще глупее.

- Я мерзну. Чувствуете? - сказала она и положила руку на щеку Ростана, которого она называет "мой поэт", "мой автор".

- В самом деле, рука ледяная, - сказал Ростан.

Не придумаю, что бы такое сказать! Нет, не так-то легко блеснуть! Я очень взволнован, увлечен, я хочу выказать себя мужчиной.

- Что вы делаете, Ренар?

- Мадам, я только что делал нечто прекрасное: я слушал вас.

- Да вы прелесть! Но что же вы все-таки делаете?

- О! Очень немногое. Пустячки, рассказы о природе, о животных. Они хуже, чем этот, - говорю я, показывая на великолепного пса, которого она называет, кажется, Джем.

И мой бедный человеческий голос тонет в собачьей шерсти.

- Знаете, - говорит она, - на кого вы похожи? Вам уже говорили?

- Да, на Рошфора...

- Нет, на Альбера Дельпи.

Два других голоса:

- На Дюфлоса... На Леметра...

Я решаю, что похож на слишком многих.

- А вы любили Альбера Дельпи?

- Нет!

- О!

- Но вы мне нравитесь. Дельпи плохо кончил. А вы хорошо кончите. Впрочем, это уже сделано. Вы уже не можете пойти по ложному пути.

Все вокруг нас были немного удивлены, что Сара Бернар так много мною занимается. Спрашивали: кто это? Некоторые знали, другие - нет.

Я уже чувствую огромную благодарность к ней, желание ею восхищаться, ее любить и боязнь слишком увлечься. Я развиваю перед Ростаном тощую теорийку насчет того, что она внушала мне недоверие и что мне приятно было убедиться, что она мила, да, именно мила.

1896

1 января. Я решил, что наступивший год должен быть особенным годом, а начал я его тем, что проснулся поздно, слишком плотно позавтракал и проспал в кресле до трех часов дня.

2 января. У Сары Бернар. Она лежит перед монументальным камином на белой медвежьей шкуре. У нее в доме вообще не садятся, а возлежат. Она говорит мне: "Сюда, Ренар!" Куда это сюда? Между ней и госпожой Ростан подушка. Не смею сесть на подушку и становлюсь на колени у ног г-жи Ростан, и ноги мои торчат, как у коленопреклоненного перед исповедальней.

Здесь боятся числа тринадцать. Среди гостей Морис Бернар со своей молодой женой, она беременна. Когда переходят в столовую, Сара берет меня под руку. Я забываю вовремя отодвинуть портьеру. Бросаю Сару у первого же стула, а нужно было, оказывается, вести ее дальше, к большому креслу с балдахином. Я сажусь справа от нее и много есть не собираюсь. Сара пьет из золотого кубка. Я не решаюсь открыть рот даже для того, чтобы попросить салфетку, которую у меня забрал лакей, и мясо ем вилочкой для фруктов. Вдруг ловлю себя на том, что на подставку для ножей положил обсосанную спаржу. Заинтриговал меня большой стеклянный поднос: туда почему-то клали салат. К счастью, слева от Сары сидел доктор, неизбежный персонаж в романах, пьесах и в жизни. Доктор объясняет Саре, почему ей слышался сегодня ночью двадцать один удар и почему ее собака пролаяла двадцать один раз.

Затем немного хиромантии: моя планета Луна. Я, оказывается, должен любить луну, говорить о ней, испытывать на себе влияние ее фаз. Действительно, я много говорю о луне, но смотрю на нее редко. В моем мизинце гораздо больше воли, чем логики. Это правда. У Ростана - наоборот. Сара то берет, то отпускает мою руку, белую и пухлую. Но ногти у меня подстрижены плохо. Впервые сегодня я заметил, что они некрасивые и не слишком чистые.

- Вот какие мы ученые, - замечает с другого конца стола Морис Бернар.

А мне показалось, что Сара импровизирует. Впрочем, она больше ничего не обнаружила.

Затем супруга Мориса Бернара опрокидывает на скатерть стакан с живыми цветами. Меня совсем затопило. Сара поспешно окунает пальцы в разлитую воду и смачивает мне волосы водой. Теперь я счастлив надолго.

У Сары правило: никогда не думать о завтрашнем дне. Завтра - будь что будет, хоть смерть. Она пользуется каждым мгновением. Она не помнит, какая из виденных ею стран понравилась ей больше, какой успех сильнее всего взволновал ее. Она мечтала сыграть "Кукольный дом", но Ибсен кажется ей слишком искусственным. Нет! От идеального она требует ясности. Она слишком любит Сарду, чтобы любить Ибсена. И я говорю ей, что я о ней подумал, когда посетил ее впервые.