Леонид Иванов - Глубокая борозда

— Золотые слова! — Поправив распушившиеся волосы, Варвара заговорила почему-то тише: — Дояркам на заработки грех обижаться. Я‑то теперь, Андрей Михайлович, вроде начальства стала — помощник бригадира. Теперь заработки у доярок хорошие, только вот диво-то, Андрей Михайлович: не шибко гонятся люди за заработком. Попервости еще гнались, а как маленько оклемались — не шибко. Которые бабы помоложе — те норовят больше на стройку или на разные работы, а в доярки на высокие заработки не очень-то. Тяжело, говорят, в доярках, пусть лучше поменьше заработаю, зато свободного времени побольше. Вот ведь как говорят некоторые…

Павлов повел речь о росте культуры в селе, об улучшении материального благополучия колхозников, упомянул — над деревней появились телевизионные антенны.

— Есть и телевизоры, — подхватила Варвара. — Ходила и я смотреть, у нас тут у шестерых уже. Только и тут, Андрей Михайлович, беду чую. За ребятишек… Недавно как-то, да незадолго до партийного съезда, передачу показывали про один завод… Помещение светлое, цветы в цехах, в ограде. Показали, как рабочие в однодневный дом отдыха уезжают, а которые на свои дачи под городом, как веселятся у озера, и рыбалка — лучше не надо. Так ведь наши ребятишки глазенки-то свои поразували, вот, говорят, где жизнь, а что у нас? Там показали зал большой, больше нашего коровника. Люди в трусиках бегают, в мячик играют, и все-все там есть. Очень приваживает!.. Молодых, конечно. Вот попомни, Андрей Михайлович, сманит этот телевизор последних парней и девок из нашей деревни в город. Как чего ни покажут, все в городе хорошо, за работой-то городских не видать, все гулянье, да танцы, да веселье всякое. Тут и взрослому-то завидно бывает, а ребятам тем более. Нет, Андрей Михайлович, теперь еще труднее молодежь удержать, а у нас особенно.

— Почему же особенно у вас? — не понял Павлов. — Заработки и у вас хорошие, сами говорите.

— Вот дались вам, Андрей Михайлович, заработки, — с упреком в голосе проговорила Варвара. — Да мы, бывало, и без всяких заработков в деревне оставались и работали, да еще как работали. А теперь задаром-то шагу никто не хочет сделать. Как-то заболела доярка Матрена, а у нее самая малоудойная группа, много коров накануне запуска. Я к нашей передовой доярке Василисе, возьми, говорю, половину Матрениной группы, а другую сама буду доить. И что бы вы думали… Не берет! Вот если: бы, говорит, высокоудойная была, тогда другое дело. А то плата-то с литра… А передовица! Другую попросила, а та еще не лучше: начисли ей дневную ставку независимо от молока. А, бывало, в войну, помню, заболеет какая или дома какие нелады, все расхватят по три, по четыре коровы сверх своих групп, подоят и молоко на хозяйку группы запишут. Дружно жили, хотя и мало получали за работу. А теперь такой дружбы не чувствуется, вот что плохо, Андрей Михайлович… Ох, как плохо! Только и слышишь теперь: а сколько дадут? Глаза бы не глядели…

Варвара вдруг спохватилась:

— Заговорились и про еду забыли! Сейчас яишницу налажу. — Вышла на кухню и уже оттуда подала голос: — Бывало, Почетную грамоту получишь, на божницу повесишь, вместо иконы, рамку закажешь, а тут в январе, что ли, приезжал председатель профсоюза, двоим нашим вручил грамоты, а они обе: лучше бы по пятерке дали… Видали их?!

Варвара вернулась с шипящей яичницей.

— Может, это у нас только так, Андрей Михайлович… В доярках старухи одни, молодых не шибко заманишь на ферму-то, молодым надо, чтобы вечер был свободный, погулять, в клуб сходить. У нас тут своего-то клуба нет, так молодые за шесть километров на центральную бегают.

— Нужна двухсменная работа на ферме, — сказал Павлов.

— Пробовали и двухсменной, провалились…

— Почему же?

— Ну, приехал к нам зоотехник, начали подбирать пары доярок. Две сестры Кошелевы, пожилые уже, в моих годах, сразу согласились свои группы коров объединить, а других никак не обратаешь. Одна надаивает на десять литров в сутки больше и уже с той, у которой меньше, спариваться не хочет, боится заработок потерять.

Павлов, сам того не замечая, любил «озадачить» собеседника: а если бы вы были руководителем, как бы сделали?

Варвара весело рассмеялась:

— Я бы наворочала делов! Первым делом коров доить и ухаживать за ними поставила бы мужиков! Чего улыбаетесь, Андрей Михайлович? Самое верное средство! Никто не хочет облегчить труд доярки! Ведь это подумать только, Андрей Михайлович, на бабенок взвалили самую тяжелую работу. Вы только послушайте… — Варвара положила голову на подставленную руку, продолжала рассудительно: — Мы газетки тоже читаем, по радио все слушаем. Ну, может, не совсем уж все, но чего надо, услышим… Все трендят в один голос: труд доярки тяжелый, на ферме она работает десять, а то и все двенадцать часов. Да никто еще не считает, сколь у нее времени уходит на прогулки с фермы к дому и обратно — три раза в день. А летом на выпас пешком и обратно тоже… И вот другой раз идешь на этот самый выпас и думаешь: а неужели я уж настолько хуже городской бабы? Как вы думаете, Андрей Михайлович?

Павлов заерзал на стуле.

— Вы деревенских баб знаете. Хуже они городских? Или провинились в чем? Нет, не виноваты они ни в чем! — Варвара подняла голову с руки и теперь сидела прямо, и голос ее стал строже. — Тогда почему любая городская работница может доехать хоть за десять верст до своей работы за четыре или там за сколько копеек, а деревенская не может? Почему?

Петрович заметил, что в деревне невыгодно иметь автобусы, мало все же работы, убыток будет.

— Вот и вас надо в доярки поставить, — осердилась Варвара, — вы все на машине да на машине, поди и картошку свою пропалывать ездите за город на машине? — начала она наступать на Петровича. — И жена с вами за город на картошку в машине. — Отвернулась, помолчала, поуспокоилась. — А я так думаю, Андрей Михайлович: в одном государстве живем, и внимания нам должно быть поровну. А насчет выгодно или невыгодно, — она опять повернулась к Петровичу, — я была недавно в городе, в автобусе ехала, нас там набралось человек пять или шесть, а везет! Невыгодно, а везет! И в деревне на работу баб и мужиков надо возить, пора уж! И с доярками что-то надо делать, Андрей Михайлович! Почему это в городе ткачиха или уборщица семь часов работает, а доярка в десять не укладывается? Неужели вы думаете, что мы тут все лодыри? Грешно так думать, Андрей Михайлович, — тяжело передохнула Варвара. — Грешно… И пора этот грех с ваших душ мужицких снять! Давно пора. Надо посчитать все правильно, и нагрузку правильную дать… А то чем дальше, тем труднее дояркам-то…

— Это почему же? — удивился Павлов.

Варвара сопоставила два периода: восемь лет назад и теперь; раньше на корову расходовали примерно две тонны сена, две тонны силоса и концентраты. И нагрузка на доярку была четырнадцать коров. Значит, за зиму она разносила по кормушкам примерно шестьдесят тонн разных кормов. В последние годы сена в рационе коров почти не осталось, концентратов тоже мало, зато силоса стало больше восьми тонн на корову, теперь доярка должна разносить кормов в два раза больше.