Юрий Цыганков-Серебряков - Сын эпохи

И когда после первых пространных разговоров намерение об отъезде на Донбасс стало необратимым, судьба Цыганки была решена.

На рынке Цыганку взяли, не торгуясь.

И скучно нам стало без Цыганки, и грустно.

А осень тем временем наступала с каждым днём.

То ли увядание природы пробуждало в моей душе какую-то неясную тревогу, то ли сборы и беспокойство предстоящего отъезда передались и мне, но я теперь не спешил из школы после уроков, как обычно, домой, а шёл довольно долго кружными путями, хотя привычная дорога домой для меня была минутным делом.

Предчувствуя невозвращение в этот город, я прощался с крутыми и пологими склонами оврага, с его кустарниками и деревьями, с его чистой воды ручьём. Я прощался с исхоженными мной местами — я прощался с детством.

Однажды, выйдя из школы, я пошёл краем оврага совсем в противоположную от дома сторону — в сторону длинного и узкого пешеходного моста, соединившего крутые склоны оврага.

На моём пути, несколько поодаль от него, жалобно блеяла чья-то коза, привязанная к вбитому в землю колышку.

Серый день и безлюдье придали мне ощущение одиночества и сиротства.

Я миновал было безучастно козу, как вдруг, словно молния пронизала меня! И коза, и её печальный голос показались мне знакомыми!

— Цыганка! — крикнул я и кинулся к козе.

Цыганка рванулась навстречу, верёвка резко дёрнулась, Цыганка взвилась, но устояла на задних ногах и громко закричала, о чём-то жалуясь мне.

Я упал перед ней на колени и крепко обнял её за шею, а она тёплой мордочкой уткнулась в мою грудь.

Мы плакали.

Намаявшись по чужим углам да по чужим дворам, в которых шагнуть да стукнуть лишний раз — упаси Бог, а уж стукнуть да грюкнуть — и подавно, наша большая семья наконец-то обрела собственный угол. Это был небольшой бревенчатый домик с низким потолком, с двумя окошками на улицу, да с двумя — во двор. Вход вовнутрь домика пролегал через тонкостенные холодные сени. Ближе к зиме их утеплили плотным плетнём и обмазали глиной, замешанной на соломе.

Вечерами семья собиралась за единственным столом, освещаемым керосиновой лампой. Чтобы фитиль лампы сильно не коптил, а ещё и с целью экономии керосина, его убавляли, отчего в комнате стоял полумрак.

В семье было трое взрослых да четверо детей. Взрослые — это наша бабушка Мария Васильевна да наши мамы. Дети — это я, мой малолетний родной брат Мишка; двоюродный брат — Толька, почти мой одногодок, и его родной брат Женька, старше нас лет на пять.

Мишка пока ещё спал в люльке, подвешенной посередине комнаты за кольцо, вделанное в потолок прежними хозяевами.

Отцы наши были на войне.

Война до городка, в котором мы жили, не дошла.

Случалось, что немцы прилетали бомбить железнодорожную станцию, однако линия фронта находилась за сотню вёрст.

Однажды совершенно неожиданно для нас, мы, мальчишки, шумно наблюдали, как высоко в небе два самолёта, конечно же один из них наш, а другой — немецкий, крутились, кувыркались, стреляли друг в друга, да так и ушли ни с чем за город.

Сразу же за нашим домиком начинался длинный огород и заканчивался у крутых обрывов оврага. Овраг был излюбленным местом многих наших игр.

По левую сторону от домика находился палисад с густыми зарослями тёрна — с крупными вкусными, созревающими к сентябрю синевато-чёрными плодами. Такого тёрна не было во всей округе. Созревающий, он привлекал внимание не только мальчишек с нашей улицы.

Напротив нас жила многодетная нищая семья. Нищета вынуждала совсем маленьких девочек-сестричек дичиться сторонних глаз, и они почти никогда и никуда не выходили со своего двора, а братья Борис и Витька бывали у нас с утра до вечера.

Наша бабушка Мария Васильевна, пострадавшая от произвола и преследования новой власти и сполна познавшая и беспокойство, и страх, и бедность, и своё бессилие перед её беспределом, тем не менее, не ожесточилась и всем мальчишкам, нашим друзьям-товарищам, прибегавшим к нам каждый день, находила нужное тёплое слово: если они, конечно, не озорничали. Наш двор притягивал мальчишек ещё и потому, что Женька был выдумщик на всякие игры.

К концу лета, когда тёрн едва начал созревать, мы стали замечать, что по ночам его кто-то обрывает.

— Борис! Кто же ещё! — решили в нашей семье. — С друзьями!

— Что же это вы нынче ночью тёрн у нас оборвали? — встретила Бориса такими словами Мария Васильевна, едва он утром ступил на порог нашего домика.

— Не я! Ей-богу, не я! — отнекивался Борис. И столько искренности было в его словах, что и впрямь можно было поверить в его невиновность.

— Ну, погодите вы у меня! Вот я вас! — грозила Мария Васильевна.

Ночные гости продолжали посещать палисад. И тогда Мария Васильевна решилась однажды сторожить всю ночь.

Об этом сразу стало известно нам, детям. Мы кинулись к своим матерям просить разрешения и нам вместе с бабушкой сторожить тёрн. Упрашивать долго не пришлось. Мы ликовали от радости. А самый маленький, Мишка, который в то время и говорить-то как следует ещё не умел, уцепился за подол бабушкиной юбки и ни в какую не хотел отстать от неё.

С наступлением сумерек постель под тёрном готовили на пятерых. Стелили шумно. Тащили какое-то старьё, чтобы постелить его прямо на землю. Тащили что-то вроде простыней, одеял и подушек. Мы сновали туда и сюда с таким азартом, что могли бы вынести из дома весь скарб.

А Мишка крутился на одном месте, сучил босыми ножками и повизгивал от охватившего его возбуждения.

Шестым с нами оказался соседский щенок Тузик!

Укладывались долго. Постепенно возбуждение улеглось, громкий говор перешёл на шёпот и, наконец, мы смолкли. Свежесть и тишина густой тёмной ночи Поволжья умиротворяли и убаюкивали нас. Изредка со стороны железнодорожной станции доносились паровозные гудки…

Утром больше всех досталось Тузику! Ну ладно, мы крепко спали! Но он-то должен был разбудить нас! Что ж Тузик-то проспал? Опять ночные гости приходили и, аккуратно обойдя нас, спящих, чтобы ненароком не задеть, не наступить, не разбудить, оборвали тёрн.

А Тузик, может быть, и не спал вовсе, но он же знал всех наших друзей — все свои!

То-то смеху было!

Впрочем, ни бабушка, ни наши мамы никогда никому на мальчишек не жаловались. Даже за этот тёрн.

Третий год идёт ожесточённая война советского народа с гитлеровской Германией. В небольшом поволжском городке дети, старики и женщины, и напряжённое ожидание завтрашнего дня. С фронта изредка приходят короткие, наспех написанные весточки. Егорка Савенков настолько отвык от своего отца, ушедшего воевать ещё на финскую войну, что даже забыл его лицо.