Геннадий Гор - Факультет чудаков

«Он пьяный, — подумала старушка, — он ненормальный». Она застыла. Из ее раскрытого рта удивленно выглядывал одинокий зуб.

— Вы не волнуйтесь. Проректор не принимает, но все равно мне нужно его видеть.

Держа в руке шинель, он подошел к дальней стене — рассмотреть портрет. Затем он снял портрет с гвоздя, а на гвоздь повесил шинель.

«Он пьяный, — еще раз подумала старушка, — он сумасшедший».

— Если не ошибаюсь, это Милюков? — сказал он и повернул портрет лицом к стенке. — Ему здесь не место.

— Какое вы имеете право? Какое вы имеете право? — Хлопнув дверью, старушка выбежала позвать сторожа, но дверь оказалась слишком стремительной: прищемила старушке платье. Он подошел, помог старушке освободиться.

Когда она вернулась (с ней пришли сразу три сторожа), его уже не было. На гвозде висела шинель. Приоткрыв дверь второй комнаты, она увидела его за столом с проректором. Они жали друг другу руки и разговаривали.

Старушка обомлела: «Боже мой». Со старушкой чуть не случился удар. Теперь она поняла, в чем дело. Отослав сторожей, предварительно поправив волосы, она почтительно вошла в кабинет ректора, сделала реверанс.

— Простите, — сказал она. — Простите ради бога. Простите, я вас не узнала. Простите.

— Это ничего. — Он насмешливо посмотрел на старушку. В синем платье она напоминала ему институтку. По всей вероятности она и была когда-то институткой. — Не беспокойтесь. Ошибаются все.

Сделав вторичный реверанс, старушка повернулась и на цыпочках вышла из комнаты. За спиной ее, как у институтки, болтались две косы. Косы были седые.

«Боже мой, — старушка села на прежнее место. — Бог мой. Что я наделала? И кто мог подумать: профессор. Бог мой. Я не узнала нового ректора. Бог мой!»

Лузин сидел в фундаментальной библиотеке у окна. Внизу двигались, казавшиеся игрушечными, люди. Он отвернулся от окна. Над ним били часы. Перед ним лежала раскрытая книга. Он дошел до Бисмарка, объявившего войну Франции. Интерес его возрастал с каждой прочитанной страницей. Парижская коммуна появлялась перед ним героическая, как Октябрь. Париж представлялся ему Петроградом, войска Тьера — восставшими юнкерами. Он сам когда-то брал Владимирское училище, он сам когда-то…

— Лузин, нам пора, — склонился над ним Кац. — Сегодня разбирается вопрос о ремонте общежития.

— Кац, подожди пять минут.

— Лузин, идем.

— Пять минут. Ты воображаешь, они придут вовремя? По обыкновению опоздают.

«Книги не отпускают меня», — подумал он. Ему, как никогда, не хотелось уходить из библиотеки. Непреодолимое желание учиться, внезапно возникшее в нем, непреодолимое желание напоминало ему утренний сон, когда будят на работу.

— Пять минут, Кац. Еще пять минут. Я дочитаю только до конца главы.

Он замечал: библиотека имеет свой запах. Этот запах был приятен ему. И тишина. Тишина приятна. Били часы. Хрипели. Били. Затем он услышал звон часов из другой комнаты, соседней. Их звон был другой, непохожий. Он видел шкафы. Книги, казалось ему, его дразнили. «Ты читал, — укоряли книги, — слишком мало. Ты почти ничего не читал!» В углу за столиком, склонившись, сидела библиотекарша. Она читала. Рядом с Лузиным, впереди его, позади его сидели студенты. Они читали. Прозрачный полдень трепетал в комнате. Шкафы блестели стеклами. «Читай же, — шептали книги, как дети, — читай нас. Читай нас. Мы интересные».

Лузина тряс кто-то за плечо. То был Кац.

— Ты, — говорил он, отнимая у него книгу, — начал манкировать своими общественными обязанностями. Что с тобой?

Кац смеялся.

Они вышли из библиотеки, спустились в канцелярию по студенческим делам. В небольшой комнате с портретом Ленина на стене, с бюстом Маркса на столике (столик был покрыт красной материей) собрались члены хозяйственной комиссии. Лузин ошибся — они пришли вовремя.

— У нас на повестке, — открыл заседание Кац, — стоит вопрос о ремонте Мытнинского общежития. Разрешите информировать?

Он информировал. Оказывается, в этом учебном году была принята тысяча новых стипендиатов. Они находились в затруднительном положении. В очень затруднительном положении. Не хватало комнат. Негде было расселить и половину желающих. Общежитие требовало срочного ремонта. Коммуна разваливалась. Многие из старых ее членов окончили университет, иные переселились на частные квартиры. Большинство стипендиатов было недовольны постановкой дела. В самом деле: кормили из рук вон плохо. Они — студенты нового приема, в большинстве своем рабфаковцы — ушли с производства на учебу. Они еще не привыкли к студенческой жизни. Кац резюмировал: одно из двух — или они должны были отказаться и распустить коммуну, а все средства бросить на ремонт общежития или же, наоборот, отказаться от ремонта и все средства использовать для реорганизации и улучшения коммуны. Одно из двух! Лично Кац считал, что они должны распустить коммуну, так как реорганизовать ее, по его мнению, они все равно бы не сумели. Они должны были принять какие-то срочные меры.

— Не какие-то, а совершенно определенные меры, — взял слово Лузин. — Считаю мнение Каца — распустить коммуну — ошибочным. Ремонт флигеля, в котором находится коммуна… Поможет ее укреплению, — Лузин вспомнил о Парижской коммуне и сказал с несвойственным ему пафосом: — Мы должны бороться за нашу коммуну!

Утро дребезжит и рассыпается звонками первых трамваев.

В огромном здании Мытни одно за другим озаряются окна. Мытня плавает в Неве, колышется, отраженные этажи кажутся бесчисленными. В утренних коридорах общежития шатается мрак. Открывается дверь. Показывается студент с полотенцем. Он кричит: «Восемь часов». Выбегают студенты с чайниками. Бегут вниз, в кипятильню. На полу валяется сор. В умывальной выстраивается очередь: студентки, студенты с полотенцами и зубными щетками. Между двух окон, выходящих во двор, качается на веревочке крыса. На груди крысы записка, написанная четким, разборчивым почерком:

«В своей смерти прошу никого не винить. Причина самоубийства: несчастная любовь».

Очередь у кипятильного куба разрастается. Стоящие впереди — жены служащих и рабочих университета — подставляют под кран ведра. Кипяток иссякает. Он течет тоненькой струйкой. И вот его нет совсем. Уборщица подбрасывает дрова. Очередь разрастается. Студенты, студентки с чайниками, кувшинами, кружками, ожидают, пока вскипит вода. Очередь разрастается.

— Значит, нашей коммуне будут ассигнованы специальные средства, — говорит рыжеволосый студент в черных обмотках.

— Думаю, что да, — отвечает его сосед с раздвоенным подбородком на длинной шее, — думаю, что да. На днях хозяйственная комиссия обсуждала это. Решение мне неизвестно.