Геннадий Гор - Факультет чудаков

Но Андре Шар знал свою комнату, он в ней находился, он знал также свой стул, он на нем сидел, но сущность славы, его славы, со всеми конкретными подробностями, сущность его славы была ему не знакома.

И он уже не был уверен, как минуту назад, что его слава — это зад господина Моробье.

Слава — это гром!

На улице гремел гром.

Слава — это музыка!

На улице играла музыка.

Под гром и музыку, под дождь вышел Андре Шар на улицу, чтобы узнать сущность своей славы.

Он шел приплясывая, точно возвращался из кабачка. Его руки была веселы точно так же, как и его ноги. Его туловище было весело. Он сам был весел. Он шел, приплясывая под дождем и подпрыгивая. Он шел и ничего не видел. И вдруг он остановился. Его руки остановились. Его ноги остановились, потому что он сам остановился.

И вдруг он заметил, что ничего не изменилось. Это ли была его слава?

Это была его слава!

На том же самом месте, что и несколько дней тому назад, стояли те же самые безработные и точно так же протягивали руку.

Это была его слава!

Люди с толстыми плечами на автомобилях и люди почти без плеч на тротуарах, рестораны, состоящие почти из одних стекол, и окна подвалов, лишенные почти всяких стекол.

Это была его слава!

Два пышных полицейских, похожих на красивых дам, посредине улицы и рабочий с чахоточным лицом между ними, рабочий с ногами вкось, волочащимися по асфальту, и безжизненным туловищем, а там недалеко участок и еще ближе кладбище.

Это была его слава!

Мужчина без шеи и женщина с чрезмерно длинной голой шеей, ярко освещенные за столом, уставленным яствами, по ту сторону стекла и стая голодных ребятишек, похожих на маленьких птиц с голодными ртами и глазами, — по эту сторону стекла.

Это была его слава!

Наконец, Андре Шар сдвинулся с места. Его ноги уже не плясали точно так же, как и его руки. Теперь он переставлял свои ноги, как всегда. Он шел.

И вдруг он остановился. Его руки остановились. Его ноги остановились, потому что он сам остановился.

Он заметил, что кое-что изменилось. Это ли была его слава?

Это была его слава!

Кроме автомобилей, он увидел много старинных, давно вышедших из употребления, карет и лошадей с изображениями на крупе.

Это была его слава!

Он заметил дам и прекрасно одетых молодых людей, ведущих позади себя маленьких собак и кошек. А на кошках и собаках разными художниками, но совершенно одинаково, под него, Андре Шара, были нарисованы разные изображения.

Это была его слава!

И, если раньше ему представлялось, что в его физиономию плевал господин Моробье, теперь ему представилось, что ему в физиономию плевал сам Париж, тот Париж, имя которому «капитализм».

Это была его слава!

Вот тот Париж, имя которому «капитализм», нагнулся, вот он издал харкающий звук…

Это была его слава!

Слава! Слава! Слава!

Капитализм насмехался над ним и показывал ему свой язык.

Слава!

И только теперь ему стало ясно, что его стремление вывести людей из равновесия, подобного сну после сытного обеда, было всего-навсего стремлением к славе. Ему представилось это так отчетливо, точно он поднял самого себя до уровня своих глаз, осмотрел себя с ног до головы и с омерзением бросил. Да, он узнал себя и свой смешной и глупый бунт против господина Моробье и свою славу.

Это была его слава!

Я — художник. В колхоз я привез все свои краски и все свое умение. Но жизнь оказалась шире всякого холста и разноцветнее всех моих красок. И вот я беру в руки перо, которое, быть может, сумеет рассказать то, что не сумела изобразить кисть. Пусть этот рассказ заменит вам ту живопись, которой у меня пока еще нет.

Беременная женщина пасет беременную корову. Они медленно передвигаются, объединенные одним хозяйством и природой. Их вспученные животы сочетаются над зеленью луга. Они веселы, как солнце и как трава. И, как трава, им кажется, что они часть луга. Но вот женщина вспоминает, что у ней есть муж. Мужу нужно сварить обед. А корову не с кем оставить. И она грустит. И кажется, что ее грусть передается корове.

Но вот идет веселое стадо колхозных коров, подгоняемое веселыми ребятишками. Они гонят коров щелканьем бичей и языков, ударами голосов, всем своим смехом. И насмешливые коровы колхоза смотрят на корову женщины, на ее тусклый живот и худые бока с улыбкой всего стада. Их приветливые хвосты, огромные глаза и добродушные рога выражают насмешливую жалость. И корова женщины, конфузясь, склонив голову и повернув хвост, стоит с неподвижным ртом. Но вот ребятишки колхоза все вместе, точно сговорившись, подходят к беременной женщине и приглашают ее корову немного попастись в их стаде. Они делают это весело, чуть-чуть лукаво и немного жеманясь, точно приглашают не корову, а девушку — танцевать. Но вот они уже говорят серьезным тоном:

— Вечером мы пригоним ее к вам домой и не возьмем никакой платы. Так, если вы только захотите, мы будем делать каждый день. Ведь вы беднячка, а мы пионеры.

И она с радостью соглашается:

— Дома у меня столько работы.

И вот корова веселеет. Она машет хвостом, мычит и, набив полный рот травы, весело пасется с веселыми коровами на таком веселом лугу. А женщина уходит домой. Она оборачивается и, улыбаясь, смотрит на свою корову, на ее рога, на ее живот, на ее ноги и на ее хвост.

— Ей хорошо с ними, — говорит она и уходит.

Ее корова вступает в стадо. Поворотом головы она знакомится с новыми подругами, и концом своего хвоста она знакомится с громадным быком, с сердитым быком, главою и гордостью своего стада — племенным быком. Но бык замечает ее живот и презрительно удаляется. Коровы пасутся, погруженные в траву и жвачку. Окруженные солнцем и тучей слепней, они передвигаются, махая хвостами, и жуют, жуют. Но вот на краю поля появляется другое стадо, стадо кулацких коров появляется на горизонте, как неприятель.

Пастухи моментально вскакивают и хватаются за рожки и за палки. Столкновение возможно. И звуки рожков с той и с другой стороны раздаются как призыв к наступлению или защите. Сражение начинается само собой. Первый камень летит с одной стороны на другую. И вот туча камней летит с той и другой стороны. Вернее, две тучи. Настоящая война. И, конечно, гражданская, потому что дерутся дети колхозников и кулаков.

— Бей белых, — кричит тонкий голосок с этой стороны. Но называться белым неприятно даже сыну кулака. И с той стороны кто-то отвечает:

— Мы не белые.

— А кто же вы? — смеется эта сторона.

И с той стороны доносится нерешительный ответ:

— Мы… Дайте подумать.

И с этой стороны насмешки и камни летят в ту сторону.

Камни насмешливо летят и попадают в противника, как в цель. Но вот какой-то парнишка в зеленой рубашке, зеленый сынишка кулака, подымает зеленую руку и машет белым платком.