Геннадий Гор - Факультет чудаков

Движение стакана по комнате означало, что художник Широкосмыслов двигался, а стояние на одном месте означало, что они стояли на одном месте.

Художник и стакан.

Так стояли они вместе, стакан стоял недвижим, а Иван Иванович, художник Широкосмыслов, с рукой, бегающей по холсту вместе с кистью, где постепенно появлялось изображение стакана.

И вскоре вместо одного стакана в комнате их было два. Один был прям, и другой был прям, один был прозрачен, и другой был прозрачен, один был пуст, и другой был пуст, стакан против стакана.

Начинаясь от усов и заканчиваясь сапогами, художник Широкосмыслов был весь не столько высок, сколько упрям. И всей своей фигурой и головой стремился к чистоте в комнате, в бороде и в искусстве. И, так как стакан был абсолютно чист, всей своей фигурой и головой вместе с носом, глазами и бородой, он стремился к стакану.

Его комната была похожа на стакан. Чистые линии и стены, похожие на стекло, где жили он и стакан. Кроме него и стакана, в комнате не было ни других людей, ни других вещей, ни других стаканов.

Ни пули революции и ни снаряды гражданской войны не задели ни его стакана, ни его лысую голову, похожую на стакан.

А когда Ивану Ивановичу нужны были дрова или когда у него выходило все варенье, он брал очередное изображение стакана и уносил его на базар, где бабы давали хорошие деньги за очередное изображение стакана.

А когда Ивану Ивановичу нужна была слава, художник Широкосмыслов, он брал очередное изображение стакана и уносил его на выставку картин.

Там охотно брали его стакан, потому что стакан — натюрморт, а художник Широкосмыслов считался большим мастером натюрморта. И вот среди революционных картин, среди вздыбленных машин и вздутых, как весенняя вода, мускулов, среди знамен, движения и людей появлялось изображение стакана. Законченное среди незаконченного, неизменное среди изменяющегося, чистое и пребывающее в себе среди смешанного и переходящего одно в другое, уравновешенное среди неуравновешенного, оно выделялось, как выделяется мертвое среди живого. Оно собирало вокруг себя взгляды всех тех, которым была чужда работа, беспокойная, как война, и которые всю свою жизнь стремились к неподвижной жизни, подобной жизни диванов, стаканов и огурцов, к дореволюционной жизни провинциальных обывателей, похожей на жизнь вещей домашнего обихода.

Так похожий на натюрморт, изолировав себя от окружающей действительности, Иван Иванович через натюрморт соприкасался с окружающей его действительностью.

Всю свою жизнь изображая только стакан, он не умел изображать ничего, кроме стакана. Поэтому не удивительно, что, как-то раз задумав написать свой автопортрет, несмотря на все свои старания, он не смог написать ничего, кроме стакана. Правда, этот стакан был не совсем стакан. В отличие от обыкновенного стакана у него были, например, усы. И не только усы, а даже походка. Но усы были просто усы, и их можно было пририсовать, как прилепить, к любому предмету. А что касается походки, то последняя существовала только в воображении художника Широкосмыслова. Да и откуда у стакана могла быть походка, когда у него не было ног? Да и стоял-то стакан все на одном месте. В конце концов художник Широкосмыслов был даже рад тому обстоятельству, что вместо автопортрета получился стакан: но этому, как ни странно, не был рад Иван Иванович.

Хотя Иван Иванович и художник Широкосмыслов имели одно и то же лицо, но в то же время они были совершенно разные люди.

Иван Иванович, например, ходил на базар. Художник Широкосмыслов всегда сидел дома. Иван Иванович был, например, когда-то даже женат. Художник Широкосмыслов этого не знал и не помнил. Иван Иванович имел дело с управдомом и даже с фининспектором имел дело. Художник Широкосмыслов никого к себе не пускал и всю свою жизнь имел только дело со стаканом. Иван Иванович мог, например, даже выпить. Художник Широкосмыслов не имел этого даже в мыслях. Иван Иванович не был принципиален, он мог даже написать, например, цветы, если бы за них хорошо заплатили, и, конечно, только в том случае, если вообще он мог что-нибудь написать, не прибегая к помощи художника Широкосмыслова. Художник Широкосмыслов, если бы узнал об этом, пожалуй, не пожалел бы свой стакан и разбил бы голову Ивана Ивановича, если бы вообще он мог разбить голову Ивана Ивановича, в то же время не задев своей. Иван Иванович преимущественно ел, пил, спал, художник Широкосмыслов дни и ночи сидел, изображая стакан, а иногда даже сочинял стихи, посвященные, разумеется, стакану.

Такое раздвоение личности довольно нередко встречается в природе. И, если учесть то, что художник Широкосмыслов почти всегда смирял в себе Ивана Ивановича, то можно прийти к выводу, что, собственно, раздвоения этой личности на Ивана Ивановича и художника Широкосмыслова по существу никогда не существовало, так редко оно существовало.

Стихи, которые сочинял художник Широкосмыслов, были немного похожи на молитву, и читал он их как молитву, сложив руки перед стаканом.

Стакан мыслей моих, похожих на стакан.

Стакан!

Стакан — основание земли, похожей на стакан.

Стакан!

Стакан вращения семьи, похожей на стакан.

Стакан!

Стакан — сущность бритья, похожего на стакан.

Стакан!

Стакан — форма питья, похожего на стакан.

Стакан!

Стакан — зеркало моей головы — стакан!

Стакан — озеро моей бороды — стакан!

Стакан — два круга и две прямых, похожих на стакан!

Стакан!

Стакан — смысл моей жизни, похожей на стакан.

Стакан!

Стакан искусства, чистого, как стакан.

Стакан!

Стакан чувств моих, превратившихся в стакан.

Стакан!

И художник Широкосмыслов вместе с Иваном Ивановичем, с которым они составляли одно лицо, взглянул на стакан.

Стакан стоял на подоконнике. Казалось, он рос. Вот он заслонил все окно, вот он заслонил всю природу, дома, небо и людей, и вот он заслонил собой всю вселенную. Художник Широкосмыслов почувствовал, что стакан был не только вселенной, но и им — художником Широкосмысловым. Он почувствовал полное слияние себя с вселенной, которая была стаканом. Края стакана были его краями, дно стакана было его дном. И, как стакан, он был пуст.

И все же в художнике Широкосмыслове зашевелился Иван Иванович, который родился не стаканом.

— Мне иногда кажется, что, кроме стакана, есть и другой мир, — сказал Иван Иванович.

— Только стакан, — возразил ему художник Широкосмыслов.

— Существуют люди, существует пища, существуют картины, существует базар, — сказал Иван Иванович.

— Только стакан, — возразил художник Широкосмыслов.

— А мы что же, — спросил Иван Иванович, — мы тоже стакан?

— Стакан, — возразил художник Широкосмыслов.