Мигель Сервантес - Назидательные новеллы

В этом месте Астурьяно сильно возвысил голос и произнес нечто вроде своеобразного обращения:

- О платоническая любовь! О высокородная судомойка! О, в какие блаженные времена мы живем: пред нами ласковая красота, не ведающая коварства; блеск скромности, не обжигающей никого; прелесть, которая радует, не возбуждая соблазна; презренное и низкое звание, влекущее и направляющее к тому, чтобы вознести его на самый верх колеса Фортуны! О бедные, бедные мои тунцы! Так вы в этом году и не увидите столь влюбленного и столь преданного вам человека! Зато уж в следующем году я постараюсь исправиться и повести себя так, чтобы на меня больше не жаловались заправилы моих ненаглядных тунцовых промыслов!

В ответ на это Томас сказал:

- Я вижу, Астурьяно, что ты открыто издеваешься надо мной! Если хочешь, отправляйся себе с богом на свои промыслы, а я останусь сидеть дома; ты наверняка застанешь меня здесь на обратном пути. Деньги твои, если они тебе нужны, я тебе сейчас выдам; итак, в добрый час! И пусть каждый из нас изберет себе путь, который ему укажет судьба.

- Мне всегда казалось, что ты человек неглупый, - заметил ему на это Лопе. - Неужели ты не понимаешь, что все это - шутка? Но поскольку ты начал со мною разговаривать серьезно, я тоже вполне серьезно буду помогать тебе во всем, что тебе понадобится. Об одном только прошу - сделай это из внимания к услугам, которые я тебе буду оказывать: не подвергай меня риску и охрани от любовных покушений Аргуэльо, потому что я скорее изменю нашей дружбе, чем отважусь на какое бы то ни было сближение с нею. Ибо языком она трещит, что твой стряпчий, а винищем из ее рта разит на целую милю; все передние зубы у нее не свои; волосы, наверное, тоже, а, кроме того, стараясь чем-нибудь возместить и исправить свои недостатки, она, с тех пор как поведала мне свои гнусные замыслы, стала натираться свинцовыми белилами и ходит теперь белая, как гипсовое чучело.

- Все это - истинная правда, - согласился Томас, - видно, моя влюбленная галисийка будет все же чуть-чуть получше этой отвратительной бабы. Вот что, мне кажется, следовало бы сделать: проведи сегодня в гостинице еще одну ночь, а завтра приступи к задуманной тобою покупке осла и к подысканию другого пристанища: таким образом, тебе удастся уклониться от встреч с Аргуэльо, ну, а мне придется сносить галисийку и молнии очей моей всепобеждающей Костансы.

Сговорившись на этом, друзья направились в гостиницу, где Аргуэльо встретила Астурьяно проявлениями своей безмерной любви.

В ту же ночь у дверей гостиницы были затеяны танцы, устроенные погонщиками мулов, стоявшими частью здесь, частью на соседних дворах. На гитаре играл Астурьяно; из женщин, кроме двух галисиек и Аргуэльо, танцевали еще три служанки из ближайшей гостиницы. Среди зрителей было немало "прикрытых" мужчин , явившихся сюда не столько из-за пляски, сколько из-за Костансы, но она, однако, не вышла, и любопытные таким образом просчитались. Лопе владел гитарой с таким искусством, что, по общему отзыву, она говорила у него человеческим голосом. Служанки, а больше всего Аргуэльо, упрашивали его спеть какой-нибудь романс. Лопе ответил, что он споет, но при условии, если они будут плясать так, как это делается в театре, а во избежание возможных ошибок они должны исполнять в точности все те указания, которые он будет давать в своей песне. Среди погонщиков мулов нашлись люди, умеющие плясать, среди служанок тоже.

Сплюнув два раза, чтобы прочистить горло, Лопе успел заодно обдумать, что он споет, а так как он отличался живым и гибким умом, то без всякой подготовки он с большим подъемом сочинил такие слова:

Пусть выходит Аргуэльо,

Девой бывшая в свой час,

И с глубоким реверансом

Отойдет на два шага;

Пусть ее возьмет за ручку

Андалусец Баррабас ,

Молодой погонщик мулов

Рыцарь ордена Компaс.

Из обеих галисиек,

Проживающих у нас,

Пусть выходит та, что ражей,

Сняв передничек и плащ.

Пусть ее ведет Тороте,

И все четверо зараз,

Балансируя попарно,

Начинают контрапас.

Дамы и кавалеры в точности выполняли все, что говорилось в песне Астурьяно, но когда он дошел до приглашения начать контрапас , то Баррабаса (это мерзкое имя принадлежало одному из плясавших погонщиков мулов) вдруг прорвало:

- Ты, брат музыкант, следи за своей песней и не величай, кого вздумается, шантрапой, потому что здесь у нас таких не водится и каждый из нас такой, каким его создал господь!

Хозяин, сразу разобравшийся в невежестве погонщика, сказал ему:

- Слушай, погонщик, ведь контрапас - это иностранный танец и к шантрапе отношения не имеет.

- А если так, - отвечал погонщик, - то незачем нас тут вводить в заблуждение; играл бы он лучше обычные сарабанды, чаконы и фолиас, да и собирал бы себе в кружку, сколько влезет, потому что здесь найдутся люди, сумеющие завалить его деньгами по горло!

Астурьяно, не отвечая ни слова, снова приступил к пению и продолжал так:

Пусть идет любая нимфа,

Каждый пусть идет сюда:

Поместительней чакона,

Чем широкий океан!

Пусть попросят кастаньеты

И наклонятся, чтоб взять

На руки песку немного

Или этого дерьма.

Все исполнено отлично,

Попрекнуть ни в чем нельзя.

Черту чертовых две фиги,

Пусть дадут, перекрестясь.

Пусть на негодяя плюнут,

Чтоб он дал нам погулять,

А не то он от чаконы

Не отстанет никогда.

Лад меняю, Аргуэльо;

Ты прекрасней, чем чума;

Ты должна, раз ты мне муза,

Вдохновенье мне послать.

Ах, в чаконе вся сполна

Прелесть жизни нам дана!

В ней находим упражненье,

Драгоценное здоровью

И от малодушной лени

Очищающее кости.

Пусть бурлит веселье в сердце

Музыканта и танцора;

Тех, кто видит, тех, кто слышит

Музыку и пляс веселый.

Пусть растает вся фигура,

Ртутью сделаются ноги

И на радость их владельцам

Отрываются подошвы.

Оживление и легкость

В стариках вскипают снова,

В молодежи возрастают

И до крайности доходят.

Ведь в чаконе вся сполна

Прелесть жизни нам дана!

Сколько раз уже пыталась

Эта знатная сеньора

Вместе с бойкой "Сарабандой",

С "Мавританкой" и "Прискорбьем" ,

Крадучись, проникнуть в щели

Монастырского затвора,

Чтобы запертое в кельях

Благочестье потревожить!

Сколько раз ее чернили

Те же, кто ее возносит!

Ибо думает невежда

И испорченность находит,

Что в чаконе вся сполна

Прелесть жизни нам дана!

Эта смуглая мулатка,

За которой много больше

Числится богохулений

И грехов, чем за Аробой ,

И которой платят подать

Вереницы судомоек,

Конюхов густые толпы

И лакеев легионы,

Рада клясться и божиться,

Что она назло персоне